30 января 1969 года ансамбль “Битлз” дал свой последний живой концерт.
Собственно, концертом назвать это выступление тяжело, ведь состоялось оно на крыше одного из зданий в Лондоне, под открытым небом, никаких зрителей на него не приглашали, билетов тем более не продавали. Но концерт состоялся, и те ныне легендарные 42 минуты битловского драйва вошли в историю современной музыки.
Ровно пять лет спустя я, рядовой солдат зенитно-ракетного полка ПВО СССР где-то под Ленинградом стоял перед дежурным по части офицером, который допрашивал меня об обстоятельствах моей самоволки.
Все сложилось плохо. Я отматывал в памяти те несколько часов, когда пролез под проволочной изгородью, добрался до ближайшего села и уже было двигался назад из тамошнего сельпо с тремя бутылками «Московской» под бушлатом, надеясь быстро вернуться в часть, где меня ждали пайщики-спонсоры этого самохода.
Полк был гвардейским, орденоносным, черт знает какой режимный и все мыслимые отступления от норм уставной жизни в нем немедленно пресекались и карались. В полку почти не было проявлений дедовщины. Самоволки же вообще расценивались как посягательство на боевую готовность полка, пособничество вероятному противнику (само собой, не дремавшему и находившемуся всего в нескольких десятках минут подлетного времени с натовского аэродрома Рюгге в Норвегии до колыбели революции – Ленинграда, как не уставал повторять наш замполит дивизиона).
И вот меня понесло за водкой в соседнее село. Не то чтобы очень приспичило выпить (не такими уж и пропойцами были мы в те годы), но что-то толкало, надоевшая вся эта казарменная замкнутость, неотступное «нависание» сержантов, накопилась психологическая усталость, одним словом.
Заложил меня прапорщик Бочкарев, заввещскладом. Не в добрый час, как раз ехал с нарядом на разъездном УАЗе по селу (что-то везли в полк с гарнизонных складов) и заметил, орел, одинокого солдатика на улице. Не поленился, остановился, узнал меня.
- Так, рядовой, что здесь делаем?
- Да за папиросами иду, курить нет уже чего, - как мог выкручивался я.
- Увольнение есть? Нет? Ну, то садись, подвезем, - говорит.
Добрый такой был прапор, довез с ветерком прямо до штаба, сдал с рук в руки дежурному офицеру, прямо с вещественными доказательствами. Тот, после скоро проведенного расследования, передал меня на полковую гауптвахту (уже без бутылок, последующая судьба их мне неизвестна).
Здесь уже были наш замполит с командиром роты. Начался воспитательный час.
- Вы совершили проступок, который мог подорвать боеготовность нашего гвардейского дважды орденоносного полка, который находится на постоянном дежурстве мирного неба над колыбелью нашей революции! А вдруг была бы объявлена боевая тревога, а вы в самоволке. В такие минуты каждый воин должен находиться на своем боевом посту, чтобы быть готовым дать отпор вероятному противнику!
Дальше замполит, видимо, выдохся, и слово взял ротный. Он, как говорится, военно-политических академий не кончал и потому выражался преимущественно командно-матерным языком, при этом его занесло на скользкую тему межнациональных отношений.
- Бля, понабирали сюда этой хохляндии, салоеды, бля, здесь вам служба медом не будет. Мы тебя научим родину любить! Ишь, еще и усы отпустил, тоже мне Тарас Шевченко. Побриться! Чтобы блистело как у кота яйца!
Замполит, сидевший с ним рядом, постучал по столу. Капитан поглядел на него и, поняв, что все масштабы моего преступного деяния уже доказаны, объявил: трое суток аресту.
Так я впервые узнал, что я хохол, что наш Кобзарь является знаковой фигурой даже для армейского матерщинника. Хотя усы я отпустил еще до армии, чтобы были как у Джона Леннона. Ведь именно от него я услышал, что «любовь – это все, что мне нужно», и конечно, вся моя юношеская гормональная система воспринимала это как жизненную доминанту.
После отсидки на гауптвахте казарма показалась родным домом. Даже комсомольские собрания, где меня отчитывали за нарушение воинской дисциплины, прошли довольно легко. А там накатилась весна, теплые вечера, солдат начали выводить в летний кинотеатр в офицерском поселке, где уже можно было познакомиться с местными девушками. Служба наладилась.
Сколько-то лет назад я случайно встретил нашего замполита аж в Минске. Отставной подполковник доживал здесь свой век, было ему уже под восемьдесят, но он еще не пропускал собрания бывших офицеров Великой Армии несуществующего Союза.
Я узнал его лишь по фамилии, а он меня совсем не помнил, как и того эпизода с самоволкой. Но охотно отозвался на кодовые слова о гвардейском полку, о небе над Ленинградом, которое обороняли ракетчики, ведь в этом был смысл его жизни, самые яркие страницы.
Подполковник с понятной горечью говорил о распаде СССР, об упадке армии, о том, что наш полк был передислоцирован с тех мест, а теперь там вообще неизвестно что.
Спасибо Интернету, я нашел места, где когда-то был молодым, и молодыми были все мои друзья.
В поисковой системе сейчас это все называется – заброшена в/ч ПВО, есть фотоотчеты о посещениях остатков боевой мощи, некоторые снимки сделаны с парапланеров.
Руины секретных стартовых комплексов охотно используют геокешеры, сталкеры и страйкболисты, но в целом территория бывшей воинской части оказалась в так называемом «золотом поясе» Петербурга. Стоимость земли здесь как в нашем обуховском районе. Соответственно, значительную часть территории отвели под коттеджное строительство, еще часть – под песчаный карьер. Хищнические намывы песка, как водится, стали предметом скандалов между местной администрацией и разных ООО с «собачьими названиями».
Так прошла боевая слава гвардейцев ПВО. Сотни тысяч их стояли в больших и малых гарнизонах, обороняя небо Родины, на обеспечение этой обороноспособности тратились невиданные материальные и человеческие ресурсы, но когда СССР стал валиться, его не защитила ни одна из этих ракет, ни один танк или самолет, даже ядерная бомба.
...Система испортилась изнутри. Всем приспичило в “самоволку” – и хохлам, и азерам, и бульбашам. И москали также – в погонах и без – кинулись в этот рывок за колючую проволоку.
Но побег из клетки оказался удачным не для всех, как знаем. Фантомная боль не отпускает, порождает такие причудливые идеи как, например, создание неоимперского «Русского мира». Бесспорно, что нынешний год пройдет именно под знаком рассуждений, что мы получили и что потеряли за последние 20 лет.
А те, кто в январский день 1969 года вылез на крышу одного из домов в Лондоне, свою песню пропели громко, на весь мир. Им тоже иногда было плохо, доставало сначала человеческое безразличие к их музыке, а затем, наоборот, всемирный ажиотаж, объятия, в которых можно было задохнуться. Доставали внутренние ссоры, любовницы, жены, похмелье, ЛСД, но они сделали то, что хотели в этом мире.
Очевидно, что каждый должен хоть раз в жизни вылезти на крышу и пропеть свою песню. Будет что вспомнить.
Олег Олийнык
