Раскроем главную всеукраинскую газету донецких. В несчётный раз поносят Шевченко, «гений» берут в кавычки. Сообщают, что советская власть запрещала писать о его «безалаберной личной жизни»…Гений и тля
«Венболезни отрицаете?» – спрашивает на Лубянке тюремный врач-женщина из романа «В круге первом», заполняя медкарточку на очередного арестанта. Так выражаются большинство врачей и никогда не пишут «не болел», а только – «отрицает». Можете представить себе изумление молоденькой выпускницы мединститута в поликлинике Литературного фонда в Москве, когда один мой приятель-поэт ответил ей с достоинством поручика Ржевского: «Как я могу это отрицать, барышня? Я что, мужик без прибора?».
Однажды я, разгорячённый, искупался в холодной Москве-реке. К утру лежал в горячке, с гнуснейшими симптомами острого простатита. Едем через некоторое время в машине с артистом Валентином Г-том. Я за рулём.
– Что это вы ёрзаете, Анатолий Иванович?
Начинаю с величайшей охотой рассказывать. Не дослушав, заслуженный артист зевнул:
– Недолеченный триппер. Могу презентовать своё лекарство. Югославское.
Вынужденный вспомнить, что был таки в славном целинном прошлом случай юношеского самолечения, иду в упомянутую поликлинику к Елене Петровне Кононенко. Она терапевт, я за нею закреплён.
– Елена Петровна! Не посетить ли мне венеролога? Лучше поздно, чем никогда. Валентин Г-т говорит, что у меня не долеченный триппер.
– Ой, Анатолий Иванович! Посетите, конечно. Но этих венерологов как послушать, так все мы с триппером ходим.
…Обратимся к нашим дням и раскроем главную всеукраинскую газету донецких. В несчётный раз поносят Тараса Шевченко, «гений» берут в кавычки. Сообщают, что советская власть запрещала писать о его «безалаберной личной жизни», о том, в частности, что «болел гонореей».
И вот я забиваю стрелку донецким и обращаюсь к ним с таким базаром:
Братва! Послушайте меня и сделайте вывод как настоящие конкретные пацаны, что не гонят порожняк. Что вытворяет на ваших страницах этот лысый фраерок в своих малявах? Вам ли не знать, что правы всё-таки венерологи, а не прекрасная женщина и терапевт Елена Петровна Кононенко! И так было всегда. Уже наш праотец Адам, не говоря о Ное… Теперь представьте себе Санкт-Петербург 40-х годов ХIХ века. Живёт в этом городе молодой художник Тарас Шевченко. Неженатый, прошу заметить, компанейский, ведёт, естественно, тот образ жизни, о котором Чацкий, прогрессивный герой бессмертного сочинения «Горе от ума», говорит: «Я езжу к женщинам». Ну, и подхватил однажды... Не Чацкий (хотя наверняка и он), а Шевченко. Подхватил и, простая душа, проговорился. А ваш петух общипанный через полтораста лет заводит дело… Чего ты хочешь, тля? Чтобы в школах рассказывали детям, что так, мол, и так, он хоть и Шевченко, а то-то и то-то? Но тогда то же самое в обязательном анкетном порядке надо сообщать о каждом, кто занесён в учебники, – о царях и гетманах, генсеках и президентах, о папах и патриархах, о Котляревском и Гоголе, о Франко и Булгакове, о Ньютоне и Эйнштейне. И ломится ваш просветитель фуев в открытые ворота. Ибо разъяснено ещё Пушкиным:
Пока не требует поэта К священной жертве Аполлон, В заботы суетного света Он малодушно погружён
Более того, братва! В это время «среди детей ничтожных мира быть может всех ничтожней он». Усекли? Но так продолжается до тех пор, пока не коснётся его «божественный глагол» – не снизойдёт на него вдохновение. И вот тут-то «душа поэта встрепенётся», схватит он перо и напишет такое, что мы и сегодня плачем и рыдаем, и смеёмся. То есть у Пушкина, как человека справедливого, дело разведено по разным статьям. По одной статье – одно, по другой – другое. Но и в те дни, когда гений бывает так же гадок, как мы с вами, чему втайне радуемся… «Врёте, подлецы, – ставит нас на место Пушкин, – он и мал и мерзок – не так, как вы – иначе".
Анатолий Стреляный
