Ахтем Чийгоз: Сейчас Крым – это территория мрака. Когда ты знаешь, что твоя жизнь ни копейки не стоит, мир пережил и более серьезные трагедии, не отреагировав, а вокруг тебя эти шакалы собираются

Заместитель главы Меджлиса, бывший политический заключенный Ахтем Чийгоз в интервью УНИАН рассказал, как старается бороться за крымских политзаключенных в российских колониях, объяснил, почему активность родственников увеличивает шанс на освобождение заключенного, а также на собственном примере поделился правдой о посттравматическом синдроме «узников Кремля» и их близких.

Ахтем Чийгоз был задержан в январе 2015 года за участие в митинге в поддержку территориальной целостности Украины перед зданием Верховного Совета Крыма 26 февраля 2014. Оккупационные власти обвинили Чийгоза в организации массовых беспорядков. 11 сентября 2017 так называемый Верховный суд оккупированного Россией Крыма приговорил Чийгоза к 8 годам лишения свободы. В Симферопольском СИЗО он пробыл почти три года.

В октябре прошлого года Ахтема Чийгоза и еще одного заместителя председателя Меджлиса Ильми Умерова удалось освободить из российского заключения. Сначала их выдали Турции, откуда герои крымскотатарского народа вернулись в Украину. Председатель Меджлиса крымскотатарского народа, народный депутат Рефат Чубаров сообщил, что в процессе освобождения Умерова и Чийгоза были задействованы президент Украины, лидеры других стран, Меджлис и адвокаты.

Не так давно, Меджлис назначил Ахтема Чийгоза Уполномоченным по взаимодействию с родственниками крымских политзаключенных.

Давайте начнем с новостей. Оккупанты создали в Крыму так называемую мониторинговую группу, которая будет «контролировать соблюдение прав человека» со стороны украинской власти по отношению к гражданам России. Эту организацию придумали после того, как наши пограничники арестовали «доверенное лицо» Путина на админгранице с Крымом. Другими словами, велика вероятность, что теперь нам следует ждать провокаций, которые будут использоваться этой «мониторинговой группой» для фиктивного создания негативного имиджа Украины в мире. Как мы должны реагировать на такие шаги?

Когда оккупация Крыма и война на Донбассе только начались, Россия в вопросе информационной войны преобладала, а Украина отставала. Но правда есть правда, и со временем даже те, кто не очень хотел верить, что Россия – государство-террорист, вынуждены были признать очевидные факты. Особенно, после сбитого «Боинга».

Сейчас Россия пытается выставить Украину в дурном свете по принципу «вы сами – хуже нас», и это очередной виток информационной борьбы, в которую мы все равно будем втянуты из-за необходимости обосновывать миру, что это ложь и провокация.

Россия находится в глухом углу. Ее изоляция очевидна, и немалую роль сыграли действия этого террориста в Сирии, в Лондоне (отравление Скрипалей).

Главное, что должны сейчас делать мы и весь мир – разрушать эти имиджевые мифы, что «царь» безнаказан и всесилен. Это наша задача, ведь именно мифами их власть питает свое быдло-население.

Чийгоз утверждает, что Россия сейчас находится в глухом углу / фото УНИАН

Конечно, мы должны говорить об истинной роли так называемой мониторинговой группы. Раз мы знаем, кто и для чего это делает, значит, должны быть готовы. В отличие от 2014-2015 годов, сейчас у нас есть для этого возможности и инструменты, и добросовестность журналистов важна, в первую очередь. Ведь журналисты – это трансляторы между властью и обществом. Если журналисты будут во всеоружии, то общество сможет быстро распознавать ложь и давать правдивую оценку событиям, а значит наши враги цели не достигнут.

Меджлис назначил вас Уполномоченным по взаимодействию с родственниками крымских политзаключенных. Какая ваша основная задача и цели в этой роли?

Откровенно скажу, что поводом для определения этого статуса стали события с Узеиром Абдуллаевым, который оказался на грани жизни и смерти (крымский татарин, политзаключенный, в апреле этого года у него обнаружили заражение крови, – УНИАН). Появилась необходимость общей координации общества, власти, журналистов, правозащитников и здесь, на материке, и в Крыму. Там тоже есть общество, адвокаты, непосредственно сами политзаключенные, в большинстве своем, изолированные, их родственники. Близкие политзаключенных – это самая важная и эмоциональная составляющая, ведь благодаря их тревогам, слезам и переживаниям, все остальные активизируются.

И вот, почему я сказал об Узеире…  Тяжелая ситуация и с Асаном Чапухой,и  с Бекиром Дегерменджи (ФСБ обвиняет их в «вымогательстве в особо крупном размере» у гражданина Турции, за время заключения состояние здоровья активистов критически ухудшилось, – УНИАН)… Потому что я постоянно чувствую на себе обязанность иметь прямую связь со всем тем, что я сам пережил. Ведь я знаю, в каких ситуациях находятся в заключении наши граждане. В этих случаях я имел возможность непосредственно отслеживать, что происходит. Удавалось буквально в те же дни вмешаться, чтобы хотя бы обследование провели, лекарства достать.  

Как вам удается сохранять прямую связь? Вы звоните родственникам политзаключенных, или они вам звонят, или как это происходит?

До сегодняшнего дня я пытаюсь иметь прямую информацию о положении дел в тюрьме. Имею возможность получать информацию из колоний. Кстати, там проще, потому что колония – это уже другие условия нахождения, а вот СИЗО слишком закрыто. В первую очередь, я занимаюсь тем, чтобы каким-то образом в этом сложном мире наши активные люди, никогда не имевшие отношения к криминалу, могли получить безопасность нахождения в заключении.

Что касается взаимодействия с родственниками и адвокатами, то это происходит двусторонне. Родственники меня все знают. Когда я еще сидел, то от своих адвокатов и супруги получал необходимые медикаменты (вплоть до серьезных болезней на начальном этапе) и распределял их по камерам нашим ребятам. Сейчас я могу об этом уже говорить.

А почему вы могли себе позволить доступ к лекарствам, чтобы вам их приносили, а другие – нет?

Я опущу этот вопрос. В основном, это зависит от активности и желания адвоката.

Как насчет медийной активности? Как влияло то, что о вас много писали в СМИ?

В этом большая роль моей супруги и моего адвоката Николая Полозова. Если вы заметили, все публикации начинались с того, что «судебная система в России отсутствует». Никто из них не пытался объяснить процессуальные ошибки судебной системы – если она отсутствует, то, о чем вообще говорить.

Юридическую составляющую вести необходимо для Европейского суда, но транслировать обществу нужно истинное положение дел. И вот тут срабатывает ответственность адвоката, чтобы, помимо профессиональных обязанностей, он чувствовал гражданский долг перед обществом. И здесь вопрос даже не в смелости, а в ответственности называть вещи своими именами. Полозов и моя супруга брали основной удар на себя, чтобы спасти меня. Только через них вы все понимали, что происходит, и что нужно делать.

Чийгоз рассказал о взаимодействии с Министерством иностранных дел / фото УНИАН

Можете рассказать больше о том, как вам удается получать прямую информацию из колоний? С работниками учреждений как-то связываетесь?

Нет, конечно. Связываться с работниками в том мире вообще считается «западло»... Но я больше бы поговорил о том, что основная моя задача – это обеспечение безопасности наших ребят после того, как они убывают в колонии за тысячи километров. Это совсем другой порядок проблем, и, думаю, мы не совсем это понимаем.

Сейчас я пытаюсь взаимодействовать с Министерством иностранных дел. Хотелось бы, чтобы в посольствах Украины и России, в консульских службах появились дополнительные штатные единицы, которые бы занимались конкретно посещением политзаключенных граждан Украины на территории этой необъятной кошмарной России. Чтобы хотя бы раз в месяц они могли посещать колонии.

Ведь мы должны применять все имеющиеся инструменты, чтобы не терять связь с политзаключенными. Сроки-то у них большие, понимаете? Пока наша страна и мировое сообщество добивают Россию в плане выполнения международных обязательства, какие-то годы пройдут…

В тюрьме сидят активные люди – их за это и посадили. И самое главное, что у них не могут убить – надежду и веру, которые нам в них нужно поддерживать.  Поверьте, когда два-три года отсидишь, то для тебя семь, восемь, десять лет – это не срок, если ты знаешь, что это все не зря. Если ты знаешь, что перемены идут. Задача нашего общества и государства – доносить им это.

После своего назначения вы говорили в интервью, что не исключаете варианта, что будете заниматься не только политзаключенными в Крыму, а и теми, кто находится на Донбассе или в России…

…Я никогда и не делил.

Планируете ли в этом вопросе наладить контакт с российским омбудсменом Татьяной Москальковой?

Москалькову я лично знаю, она дважды ко мне приходила, пока я сидел. Первый раз пришла знакомиться, у нас была плодотворная беседа минут на сорок, но не обо мне, а обо всех политзаключенных. Говорил я. С ней было несколько депутатов Госдумы, которые меня хотели переубедить, но все, что считал нужным, я сказал.

Во второй раз она приходила с Лутковской (экс-омбудсмен Украины, - УНИАН) в сопровождении четверых генералов. Думаю, Лутковская тогда через серьезный психологический барьер прошла. Понимаете, сейчас Крым – это территория мрака. Когда ты знаешь, что твоя жизнь ни копейки не стоит, мир пережил и более серьезные трагедии, не отреагировав, а вокруг тебя эти шакалы собираются… Я видел, что ей сложно. Тогда я потребовал выйти всех генералов, которые, удивительно, но согласились. Москалькова же попросила остаться, и я сказал, ладно, вы женщина, оставайтесь. Мы общались очень неплохо, но и я, и она, прекрасно понимаем, что от нее ситуация не зависит. Хотя, конечно, она очень осведомленная.

То есть вы не собираетесь к ней обращаться по вопросу политзаключенных?

Нет, обращения мы пишем. Даже по ситуации Узеира я Николаю Полозову сразу позвонил, и он написал непосредственно Москальковой и в другие общественные объединения там. Понимаете, в Европе ведь есть некие условия – ты должен им показать, что ты обращался к российской стороне. Поэтому мы это и делаем, хоть знаем, что бесполезно.

А с нашим новым омбудсменом Людмилой Денисовой планируете сотрудничать?

Очень острожно к ней отношусь.

Почему?

Думаю, я сказал достаточно.

Бывший политический заключенный рассказал о знакомстве с Балухом в СИЗО / фото УНИАН

Владимир Балух голодает уже 60 дней. Ранее вы говорили, что так он идет на принцип, и «правильно делает». Почему вы поддерживаете этот метод протеста? Маловероятно, что это окажет воздействие на оккупантов, а достойный человек объективно гробит свое здоровье…

Я хочу, чтобы вы понимали, что в Крыму никто, кроме него, на своей улице не написал «Улица Небесной сотни». Да, флаги вешали, но написать символ так называемой хунты в Украине… Именно с крови этих невинных ребят начались кардинальные изменения в нашем государстве. И Россия страшно боится, что такие примеры послужат основанием для свержения их бандитского строя. Именно за «Небесную сотню» они начали прессовать Балуха.

Я с ним познакомился еще в СИЗО, был очень рад тому, что у меня появился «коллега». Его тоже прессовали, и он, как и я, принял для себя решение идти до конца. Я у него тогда спросил: «Володя, что ты решил?» Он мне ответил: «Ахтем-ага, я пойду до конца…». Мы обнялись как братья. Я уже два года отсидел и видел, как некоторые ломались, подписывали [досудебное соглашение], сдавали принципы нашего государства, уже не говорю о людях, которые, благодаря этим вот подписям, получали большие сроки заключения.

Человек принял решение. Этим все сказано. Голодовка – это форма протеста, а там используешь разные формы. Таким образом ты этим бандитам демонстрируешь, что понимаешь – тебя прессуют за твое мнение. Но у тебя остается характер и человеческое достоинство, и этого они не сломают.

Вы, как мне кажется, с презрением говорите о тех, кто пошел на досудебное соглашение. Но почему вы так категоричны, возможно, у людей просто не столько силы, как у вас, Балуха, Сенцова. Может, стоило бы их пожалеть?

Дело не в силе. Дело в совести и в стыде. Мне вот было стыдно подписывать бумаги, которые мне предлагали. Хотя подписав, через двадцать минут оказался бы на свободе. Когда понимаешь, как тебе будет стыдно, когда отказываешься идти на соглашение, боясь опозорить семью, народ, государство – вот потом силы приходят.

Сила же не в том, чтобы быть как Шварценеггер и биться с этими ментами. Кстати, такое их не пугает, они кровожадные. Надо – добьют тебя так, что будешь кровью харкать. А вот когда они видят, что ты не подписываешь, вот тогда они становятся слабыми.

Каждый должен сделать выбор. Да, это, конечно, тяжело. А кому там легко? А что, у тех, кто погиб, убивая врагов, нет детей или родителей? Тот голодает, тот три года отсидел, а вот этому, оказывается, больно было? Так как мы, общество, будем определять цену поступка, если мы и этих простим, а этих тоже простим? Мы, общество, должны нести ответственность за то, как мы определяем героев и подлецов. Это наша совесть.

Когда говорят о военных, вернувшихся с фронта, говорят о проявлениях посттравматического синдрома. У политзаключенных это ведь тоже есть?

Я - живой пример. В тюрьме единственное время, когда ты можешь сам себе принадлежать – это несколько часов ночью. Просыпаешься там неожиданно, а потом еще несколько секунд входишь в реальность, а спал ли ты? Я, вот, например, «гулял» по Бахчисараю практически каждую ночь… А сейчас просыпаюсь с мыслями, что я все время в камере. Что меня все время либо связывают, либо задерживают, либо увозят.

Чийгоз первые четыре месяца заключения вообще никого не видел / фото УНИАН

Насколько посттравматический синдром проблема для родственников политзаключенных? Что с этим делать? Опять-таки сужу на примере военных – часто из вида упускается факт, что психологическая реабилитация нужна не только ветеранам, но и женам, которые ждали, детям… 

Я буду некоторые вещи рассказывать на своем примере, чтобы вы больше понимали нюансы.

Первые четыре месяца заключения я вообще никого не видел. Но мне менты говорили, мол, какая-то девушка (это была моя супруга) каждый день стоит под СИЗО. Я у нее как-то спросил, зачем ты там стояла. На что она ответила: а я чувствовала…

Очень тяжело детям. Это у них на всю жизнь ведь останется. Наши старики рассказывали нам о депортации, как это происходило, и мы росли с этими мыслями. Мне уже 53 года, а я до сих пор помню эти рассказы. В фильме «Хайтарма» есть сцена, когда в вагоне для скота мальчика семи-восьми лет подымают к окну поближе к решетке, чтобы он вдохнул свежего воздуха. Так вот, мой отец был одним из таких мальчиков. Отец участвовал в этих съемках, он и моя мать плакали, как тогда…  

Во время чеченской войны мы принимали детей в свои дома. И в моей семье жила девочка. Когда я включал «новости» (а там все время что-то происходило, кого-то задерживали), она закрывала глаза, прыгала за диван и кричала: «Я боюсь».

Наши дети сейчас живут с этой же мыслью. Потому что, когда на твоих глазах отца кидают на пол, бьют по почкам, сапогом по спине, прижимают его лицо к полу… Я видел, как этих детей пытаются как-то отвлечь, вот сейчас решается вопрос, чтобы в Турцию их вывести, но тут меньше помпезности нужно. Может быть, нужно детей в семьи помещать, чтобы ребенок понемногу раскрывался, получал недостающее родительское тепло.

Поэтому да, когда сидишь в тюрьме, ты знаешь, насколько тяжело всем вокруг. Причем, и финансовая сторона здесь немалую роль играет.

Что вы имеете ввиду?

Содержание заключенного, эти 30 кг передачи в месяц, обходится дороже, чем содержание взрослого человека на свободе. А все потому, что перечень продукции, которая дозволена, и ее качество, другой порядок цен имеет. К примеру, тебе колбасу положили в передачу, но в камере жарко и сыро, и она на следующий день уже «зацвела». А чтобы не «зацвела», нужно купить сыровяленую колбасу, а она стоит намного дороже. Причем, нужно еще поездить по Симферополю, чтобы найти ее. Ведь этикетка и упаковка тоже должны соответствовать стандартам СИЗО. Это вам как пример.

Чтобы сделать передачу, семьям приходится несколько дней бегать по магазинам, чтобы хоть что-то мужу, сыну или брату было поесть.

Раз мы заговорили о финансах… В парламенте зарегистрирован законопроект, которым предлагают, чтобы за каждый месяц несвободы государство выплачивало политзаключенному возмещение в размере 3700 грн после освобождения. Как вам такая поддержка, достаточна ли она?

Нет, конечно, но суть не в этом. Тут важно определить сам статус «политический заключенный». Ведь до сих этим статусом наделяли общественные специальные организации, а не государство. А это нужно. Чтобы и крымское общество, и государство-агрессор, и весь мир видели и понимали, как Украина относится к этой проблеме. Государство должно выразить свое отношение и к человеку, который сидит, и к его семье. И такой законопроект нужно принимать срочно. Что касается суммы средств, то это стоит уже на втором месте. Сумма может меняться.

Журналисты любят снимать эмоциональные сюжеты, общаясь с родственниками политических заключенных. Как вы относитесь к таким сюжетам?

Тут все индивидуально. Я настаиваю на том, чтобы широко и эмоционально освещать происходящее. Понимаете, не очень хочется рассказывать, как ты там находился… Считаю, если мужчина уже попал туда, то он должен пройти через это. Но я хочу, чтобы все знали, как наши ребята сидят там.

Вы должны представить себе очень маленькие, очень грязные, очень старые камеры. Абсолютно никаких условий.

Там невозможно в туалет сходить – камеры все видят, а из туалетов выпрыгивают крысы. Были случаи, когда эти крысы кусали за «мягкое место». Часто не бывает воды, о постоянной вони и сырости. Могу вам рассказать о стенах в кровяных пятнах, потому что заключенные давят клопов. Помещения не проветриваются, а вентиляторы (даже если где-то уже в июне их разрешат) ситуацию не спасают, ведь циркуляции воздуха просто нет. Еда отвратительная, ни с чем вообще не сравнимая, я даже не смогу описать.

При этом, не вот это все для наших ребят главное. Они через это как-то пройдут. Главное для них, как я уже сказал, это то, что они боролись и продолжают бороться с верой и надеждой в лучшее.

Вы задумывались о том, как ваши близкие справлялись с внутренним страхом за вас? Ведь страх за себя и страх за близкого человека – это разное. Страх за кого-то – это тишина, неизвестность, выжидание хороших новостей…

Вот, чтобы этого не было, я и стараюсь сейчас ради наших ребят.

Когда сидел, жена говорила, как переживает каждый раз сказать «что-то не то», чтобы не навредить мне. Но я ей всегда отвечал: «Не бойся, надо говорить правду. Главное, чтобы тебе, не дай Бог, никто ничего не сделал». Поэтому да, те, кто сидят, не столько за свою, сколько за безопасность семей переживают.

Но именно близкие, оказывается, отвечают за твою безопасность. Они берут удар на себя и этим обеспечивают тебе безопасность. Потому что оккупанты смотрят, а являешься ли ты кем-то для своего народа, общества. А как же государство и общество будут о тебе знать, если твои близкие не будут бить в колокола? Да, они рискуют. Да, за всеми следят. За моей женой следили, соседи как-то ночью увидели, как в моем дворе за деревьями какие-то бандиты стояли. Неизвестно, чем могло это закончиться…

В тоже время, мой пример показал, как следует действовать другим. Родственникам политзаключенных нужно друг за другом смотреть, помогать, поддерживать. Это и есть их безопасность.

Чийгоз уверен, что роль родственников очень важна для политзаключенных / фото УНИАН

То есть, вы бы рекомендовали тем родственникам политзаключенных, кто, по каким-то причинам, не активен, все-таки пересмотреть свою позицию, потому что это важно для заключенного?

Очень важно. Вот, например, дело Ресула Велиляева (крымскотатарский бизнесмен, обвиняется в производстве, хранении, перевозке либо сбыте товаров и продукции, выполнении работ или оказании услуг, не отвечающих требованиям безопасности, – УНИАН) достаточно резонансное, и в обществе он известная личность. Но мы не видим активности его брата, а его брат – делегат Курултая.

А по адвокату мы понимаем, что это тупик. В данном случае наняли адвоката, который уже прославился в Крыму связями с ФСБ, с прокуратурой. Нанимать такого адвоката – это упущенное время. Это значит, что родственники недопонимают ситуацию. Так было с Клыхом, Карпюком, которых адвокаты уболтали, мол, не нужно лишний раз разговаривать. Ну, вот, они ушли черт знает куда, и теперь мы, общество, ищем, что же о них сказать. А это была тактика адвокатов, которые идут на поводу у ФСБшников.

Поэтому роль родственников очень важна. Родственники должны брать главный удар на себя, чтобы обеспечить, в первую очередь, внимание общества к заключенному, его безопасность. Только тогда будет параллельно расти шанс на его освобождение.

Я тоже не думал, что меня освободят, в воздухе витало, что не отдадут ни за что и никогда.

Марка Фейгина, который защищал Романа Сущенко, лишили статуса адвоката в России. Есть ли риск, что другие адекватные адвокаты России испугаются браться за дела политических заключенных?

Ну, есть другие примеры, как, например, Николай Полозов… Адвокаты должны, как я уже сказал, определиться со своим выбором.

Известная история вдохновляющего письма вам в заключение от львовского школьника. Вы как-то говорили, что письмо от ребенка на вас особо повлияло…

Конечно. Вы же взрослые все стандартно пишите: «Мы вас уважаем, вы там держитесь». Ребенок же написал так, как он сам все понимает. Для меня это были совершенно другие ощущения. Самое главное, что письмо дошло. Я даже жене сразу сказал: как выйду, нужно этого мальчика найти. Кстати, любой политзаключенный живет мыслями о том, когда он выйдет. Он ведь понимает, что его удерживают несправедливо.

Письма политзаключенным обязательно нужно писать. Да, их не дают – это правда. Мне «блатные» говорили, что в оперчасти стопками лежат письма. Но я не расстраивался. Я ведь знал, что менты каждое письмо читают, а значит понимают, с кем имеют дело. А мне письма адвокаты носили. 

Чийгоз говорит, что даже у врагов отношение к тебе меняется, когда они видят, что ты не сломлен / фото УНИАН

А их не проверяют?

Проверяют. Но опять-таки, зависит от позиции адвоката. Если ты принес своему подзащитному письмо, а тебе пытаются за это завести какое-то взыскание, может, ты начнешь уже становится адвокатом? Ты же не занес телефон или что-то серьезное запрещенное.

Так вот, письма мне были со всех концов мира. Из Австралии, Канады, Америки и самой России. Но, конечно, особо ждешь Украину. Ты же за нее борешься. Помню, выхожу как-то на этап, автозак стоит, сейчас нас будут грузить. И один из ментов говорит: «А, Чийгоз, что там тебе героя Украины дали?». А я еще не знал об этом. Поворачиваюсь и отвечаю: «Если народ Украины считает меня своим героем – для меня это высокая честь». Вы бы видели его глаза. Он охренел, извините за выражение. Все остальные зеки молчали, тишина стояла. И когда меня в автозак завели (там обычно 25-30 человек возят), то зеки подсаживались и говорили: «Ахтем-ага, а я на референдум не ходил…».  А я ведь знаю, что ходил. Но как же он хочет мне показать, мол, он не тряпка, не дешевка в этой жизни…

И даже у врагов отношение к тебе меняется, когда они видят, что ты не сломлен. Самые «гнилые» пытаются тебя не трогать, потому что знают, что ты в ответ что-то точно скажешь, а у них «руки коротки» – весь мир гремит о твоем заключении. А те, кто не определился (там же не все предатели, есть и те, кто по течению плыл), подходят и говорят: «Ахтем-ага, знаете, это не та страна…». Им ведь действительно было комфортно какое-то время. Зарплата российская, 20-25 тысяч, а продукты – украинские – качественные, вкусные и дешевые. Они год так кайфовали. А потом - раз - и накрылось.

Как считаете, нужно ли, чтобы написание писем политзаключенным популяризировали представители власти? Потому что, я могу ошибаться, но знаю только, как общественные организации этим вопросом занимаются.

Это нормально. Письма — это люди, это не власть. А люди, они должны через общественные организации стимулироваться, объединяться.

Но письма – это очень важно, как и акции, различные флэш-мобы в поддержку политических заключенных. Только, я думаю, что мы, общество, журналисты, не доносим людям важность этих мероприятий. Выходят на акции двадцать-тридцать человек, а должны – тысячи. Эти вот так называемые мониторинговые группы, о которых мы с вами вначале говорили, они ведь и этот вопрос мониторить будут. И будут пробовать спекулировать на нашем обществе, говорить, мол, в Украине большинство - пророссийское или же аполитичное.

В западной прессе писали, что Украине нужно найти нейтрального переговорщика в вопросе освобождения политзаключенных. Что вы об этом думаете?

На примере Эрдогана это все чаще стало витать в воздухе.  Я не зря при первой же встрече с президентом Турции сразу сказал о возможности его ходатайства за Сенцова. Потому что, учитывая реальность того, что происходит, – у России больше никого нет в союзниках, как, хоть и ситуативно, Турция.

Политики Европы еще сами недостаточно созрели для принципиальных позиций по отношению к угрозе стабильности в мире, но посредничество есть. Я не могу говорить, кто что и как, но я знаю, что ряд президентов Европы взяли некие обязательства по ряду политзаключенных. Однако должны все факторы сложиться, только тогда это посредничество будет эффективным.

Ирина Шевченко

УНИАН в Google News