Испытатель ядерного оружия: Я видел ад

Дозиметр давали один на всю группу, но его показателей мы никогда не видели... Нас было 30-40 офицеров, которые обеспечивали испытания непосредственно на полигоне...

Дозиметр давали один на всю группу, но его показателей мы никогда не видели... Нас было 30-40 офицеров, которые обеспечивали испытания непосредственно на полигоне...

Пятьдесят лет назад, 30 октября 1961 года, над военным полигоном на одном из островов арктического архипелага Новая Земля взорвалась советская термоядерная бомба мощностью в 58 мегатонн (эквивалентна взрыву 58 миллионов тонн тротила).

Этот невероятный заряд в несколько раз превысил суммарную мощность всех взрывных устройств, примененных во время Второй мировой войны, – включая и две атомные бомбы, сброшенные американцами на японские города Хиросима и Нагасаки в 1945 году. Характерный «ядерный гриб» поднялся в небо почти на 70 километров, вспышку и грохот зафиксировали в радиусе 1000 километров, а колоссальная ударная волна трижды обошла земной шар.

Участников испытаний советской супербомбы в настоящее время осталось немного. Единственный в Украине свидетель тех событий – киевлянин Юрий Лысенко. В настоящее время 76-летний отставной полковник возглавляет Всеукраинский союз ветеранов ядерных испытаний.

- Нас было 30-40 молодых офицеров, которые обеспечивали испытания атомных бомб непосредственно на полигоне, - рассказывает Юрий Васильевич. - Только за два месяца – сентябрь и октябрь 1961 года – на Новой Земле было подорвано девять ядерных бомб разной мощности, поэтому работы было много.

Все испытатели имели четкую специализацию – «ударники» измеряли мощность ударной волны взрыва, «автоматчики» обслуживали электронику, «оптика» налаживала оптические системы, среди нас были специалисты по гидрометеорологии, радиосвязи и многим другим техническим и научным дисциплинам.

Я должен был регистрировать процесс развития ядерного взрыва с помощью специально для этого созданных киноаппаратов и фотокамер. В боевом поле, то есть зоне поражения запланированного взрыва, было возведено несколько бронированных бункеров с иллюминаторами. Эти бронеказематы назывались пунктами оптической регистрации. Там было много приборов, которые фиксировали разные параметры взрыва. Я устанавливал аппаратуру, заряжал пленки, проверял оптику. Уникальное оборудование обеспечивало сверхскоростную съемку. Некоторые камеры фиксировали развитие взрыва со скоростью съемки миллион кадров в секунду.

Это даже сегодня кажется невероятным!

Да, то было передовое сверхсекретное оборудование, где двигалась не пленка, а объектив. Однако следует заметить, что почти все его детали были заграничного производства. Такая съемка давала возможность четко определить мощность взрыва по скорости развития огненной пули. Это один из главных параметров эффективности бомбы.

Аппаратура в бронеказематах работала в автоматическом режиме и включалась специальным импульсом в момент отделения бомбы от самолета. Она, обычно, от взрывов не очень портилась. А вот все, что было установлено вне, – уничтожалось. Антенны, радиостанции, датчики – все плавилось и превращалось в прах. Их приходилось каждый раз менять на новые.

После выполнения всех работ мы ставили на оборудование личные печати, опечатывали бункера и ехали на базу.

А как далеко от полигона находилась ваша база?

Мы жили на эсминце, который ждал нас возле побережья за сорок километров от боевого поля. Во время взрывов корабль отходил в открытое море где-то на тридцать-пятьдесят миль, а на следующий день подходил к берегу, и мы ехали практически в эпицентр вчерашнего взрыва забирать пленки и снимать показания с приборов.

Как вас инструктировали относительно соблюдения безопасности на боевом поле?

Четких инструкций не было. Но наши товарищи, испытатели из предыдущих групп, перед отъездом на материк давали много советов – как наблюдать за взрывом, как вести себя на боевом поле, чего не стоит делать. Вот такие пересказы и были нашими главными инструкциями по технике безопасности. Впоследствии мы получили и собственный опыт, даже научились на глаз довольно точно определять мощность взрыва.

Но какие-то средства защиты от радиации вам предоставляли?

На повседневную армейскую одежду мы надевали резиновый комплект химзащиты, на сапоги – бахилы. А еще – респираторы. Вот и все. Когда возвращались на эсминец, химзащиту и бахилы снимали, и их тут-таки сжигали. А повседневную форму продолжали носить, так как ее выдавали раз в несколько лет.

Как-то была такая ситуация во время испытаний бомбы в 20 килотонн. На командном пункте нажали на «Пуск» - и тишина вместо взрыва. искать неисправность отправили капитан-лейтенанта Ковалева. Он даже химзащиту не надевал. Сказал – если рванет, химзащита не спасет... Линию капитан починил, и на следующий день бомбу взорвали.

А как проверяли дозы облучения?

Дозиметр давали только один на всю группу испытателей, но его показателей мы никогда не видели. А когда кто-то спрашивал у дозиметриста, сколько накопили облучения, тот обычно махал рукой и говорил: «Немножко». Поэтому я и до сих пор не знаю, сколько рентгенов там прихватил. Однако моряки на эсминце нас чуждались, словно зачумленных смертников – боялись облучения.

Известно, что у моряков атомных подводных лодок во время походов особый рацион питания. А как питались испытатели на Новой Земле?

Ничего особенного в нашем рационе не было – обычная армейская пища. К тому же, вместо свежих продуктов часто подавали блюда из продуктов длительного хранения.

В перерывах между взрывами приходилось и по нескольку суток дежурить в зоне боевого поля. Вот там мы ели лишь консервы, а воду добывали из растопленного снега. Трактор притаскивал туда деревянный вагончик на лыжах-колодах. Мы его называли «пляжный домик», потому что ставили вагончик на побережье. Офицер-испытатель и два матроса охраняли территорию, хотя на десятки километров не было живой души. Это было бессмысленно, но приказ есть приказ. Вообще режим секретности был настолько суровым, что мы постоянно чувствовали огромную ответственность, и шутя называли себя «глухонемые» - из-за подписок о неразглашении государственных тайн. Никто не имел права рассказать даже матери, где мы служим и чем занимаемся. Мой почтовый адрес, кстати, был «Архангельск, 55». А, например, полигон в Семипалатинске – это «Москва, 400». Все документы, которыми пользовались мы, были секретными. Как-то во время испытаний порывом ветра у меня из рук вырвало бумажку с шифрами и кодами команд, которые я должен был посылать по радио. Я чуть не лишился чувств – потерять секретные шифры означало военный трибунал и пятнадцать лет лагерей. Судьба смиловалась, бумажку ту мы с товарищами разыскали в снежном заносе.

Кое-кто такого психологического давления не выдерживал. Один офицер застрелился, а мой товарищ впоследствии попал в психушку.

Приходилось ли вам просматривать пленки, отснятые кинокамерами из бронеказематов?

Нет, не приходилось. Я должен был их надежно упаковать и отправить с фельдъегерем в центр дальнейшей обработки. Там из них делали сверхсекретные фильмы для высшего руководства страны.

Кстати, как-то к нам приезжали операторы кинохроники из Москвы, которые готовили именно такой фильм. Эпизод, который они снимали, касался работы испытателей. Но перед камерами были не мы, а фотогеничные статисты, переодетые в новенькую офицерскую форму. Они нажимали бутафорские кнопки, щелкали тумблерами отключенной аппаратуры. Но кадры ядерных взрывов там были настоящими. Мы очень посмеялись над той фальсификацией.

Впоследствии я узнал, что такие фильмы смотрели не только партийные боссы. В книге одного из участников испытаний ядерного оружия Веселовского есть интересное воспоминание. Во время переговоров руководителей Советского Союза с заграничными лидерами в перерывах для развлечения гостей демонстрировали кинофильмы. Перед фильмами крутили документальную «Хронику дня». И вот в той хронике обязательно был сюжет об испытании ядерной бомбы – с расплавленными танками, задымленными руинами домов и другими ужасами. После таких просмотров заграничные гости становились на диво покладистыми и подписывали соглашения на выгодных для СССР условиях.

Именно поэтому испытанию супербомбы тогдашний советский лидер Никита Хрущев придавал такое огромное значение?

Кроме глобального политического значения, испытания мощнейшего в мире оружия мало стать и подарком к ХХІІ съезду КПСС. Но вышло так, что к началу съезда осуществить взрыв не удалось, потому что над полигоном началась сильная буря. Было объявлено штормовое предупреждение, запрещалось выходить на улицу, потому что метель валила людей с ног и просто заметала снегом. Там, на Новой Земле, которая лежит на 80-й параллели, в октябре начинается суровая зима, и наступает полярная ночь.

Неужели снежный буран может помешать термоядерному взрыву?

Конечно, в условиях реальной войны вьюга не стала бы проблемой для ядерного удара. Но тогдашний взрыв изо дня в день откладывали из-за прогнозов метеорологов – сильный ветер мог направить радиоактивную тучу на материк. А по плану зараженный радиацией воздух должно было унести в сторону Карского моря, Северного полюса, и дальше – на Канаду. Однако некоторые генералы и партийные руководители в Кремле требовали осуществить взрыв супербомбы в назначенный день при любых условиях, так как придавали такой показательной демонстрации военной мощи СССР именно перед открытием съезда коммунистов огромное значение. Специальная комиссия, которая должна была дать «добро» на взрыв, собиралась в Москве ежедневно. Но побеждала позиция влиятельных ученых, которые хорошо понимали последствия радиоактивного заражения территории и населения. В конечном итоге был найден приемлемый компромисс – в первые дни работы коммунистического форума взорвать ядерную бомбу меньшей мощности. Поэтому 23 октября над Новой Землей рванули заряд в 20 мегатонн, а нам дали команду готовиться к следующему взрыву. Мы, кстати, никогда не знали, какой мощности будет очередная бомба.

Однако снежный шторм не стихал. Наконец утром 29 октября немного прояснилось, и мы поехали на вездеходах к боевому полю. Гусеничные машины продвигались тяжело – после бури полигон был завален двухметровыми сугробами снега и льда. Мы расчистили входы в казематы, подготовили аппаратуру. Потом вернулись на корабль, и эсминец отплыл от берега на 150 километров.

На следующий день нам сообщили, что самолет с бомбой вылетел с базы на Кольском полуострове – это около тысячи километров от Новой Земли. Между прочим, этот самолет – заранее переоборудованный для транспортировки супербомбы стратегический бомбардировщик Ту-95В – в ожидании своей миссии несколько лет базировался в Киевской области, на военном аэродроме в Узине под Белой Церковью. Бомбу он сбросил с высоты десять с половиной километров. Она медленно спускалась на гигантском парашюте – чтобы самолет имел время улететь подальше. Площадь того парашюта была полторы тысячи квадратных метров. Вот представьте себе: участок в 15 соток он бы накрыл. Через 188 секунд термоядерная бомба взорвалась в воздухе на высоте около пяти километров над Новой Землей.

Сообщили ли вам о мощности заряда?

Нет, как всегда. В момент взрыва я был в помещениях корабля. Услышав грохот, выбежал на палубу.

В низких тучах над полигоном висела огромная огненная пуля. Она росла и достигла около пяти километров в диаметре. Взрывов такой мощности никто никогда не видел. Определить, сколько там мегатонн, мы не могли, лишь поняли, что намного больше чем тридцать. Багряная пуля с оранжевыми пятнами висела в небе минуты две. Я видел, как внутри пули взрывались разноцветные звездочки, похожие на праздничный салют. Потом пуля постепенно погасла, и начал расти атомный гриб. Он быстро исчез в тучах, мы видели лишь черно-серый столб. Потом я узнал, что гриб достиг стратосферы, а его «шляпка» разрослось в диаметре на девяносто километров. Наши радиостанции замолчали – электромагнитный импульс на 40 минут вывел из строя системы связи практически во всем арктическом регионе.

Не вызвал ли взрыв волны, подобной цунами?

Цунами не было, но на море и без того был шторм в семь-восемь баллов. Наш эсминец развернулся и пошел к берегу. В этот раз нам приказали снять показатели с приборов и изъять кинопленки сразу после взрыва.

Поэтому часа за два мы дошли до берега и отправились в боевое поле на вездеходах.

Как выглядел полигон после взрыва супербомбы?

Зрелище было ужасным. Если существует ад, то оно должен был бы выглядеть именно так. От снега и льда не осталось и следа. Земля горела, а скалы дымились, так как были раскалены еще и через несколько часов после взрыва. Один из бронеказематов расплющило, словно жестянку. Однако остальные бункера устояли. Мы сняли показатели, вытащили пленки и отправились на эсминец.

Впоследствии всех нас наградили орденами. Для меня испытание супербомбы стало последним. Я отслужил за Полярным кругом достаточно лет и имел право выбрать место для дальнейшей службы. Конечно, я выбрал сторону, где родился и вырос – Украину. Мои товарищи тоже разъехались кто куда. Однако мы иногда встречались, вспоминали Новую Землю. Но со временем некоторые из этих встреч стали скорбными, потому что мы съезжались, чтобы похоронить кого-то из прежних испытателей. Почти все они умирали от рака. На поминках я всегда думаю: «Друг мой, видимо, ты попадешь к раю, так как в аду уже был».

Владимир Шаров для УНИАН

Фото Яны Слоевой