Леонид Кравчук: Шушкевич и Ельцин представляли себя, а я – волю народа

“Когда мы сели за стол, то ни одного проекта не было. Я взял чистый лист и сказал, что буду писать. Первый пункт: СССР как субъект международного права и геополитическая система прекращает существование..."

8 декабря 1991 года в Беларуси в селе Вискули, вблизи Беловежской пущи, главы держав и правительства трех советских республик – Украины, России, Беларуси – подписали эпохальное соглашение. Этот документ констатировал прекращение существования СССР как субъекта международного права и декларировал образование Содружества независимых государств (СНГ). В соглашении о создании СНГ эти государства заявили о стремлении развивать сотрудничество в политической, экономической, гуманитарной, культурной и других сферах.

За несколько дней до годовщины исчезновения СССР Леонид Кравчук ответил на вопросы УНИАН.

Леонид Макарович, пятнадцать лет назад вы собственноручно подписали соглашение, которое констатировало: СССР больше нет. Не сожалеете сегодня, что пациента не удалось спасти, реформировать?

Тогда мы все сделали правильно, и главное: в соответствии с Конституцией Украины. Потому что в Конституции была статья о том, что каждый народ имеет право на самоопределение вплоть до отделения. И в соответствии с нормами международного права, мы подписали документы и подали их на ратификацию в парламенте. Все было выдержано с точки зрения как национального, так и международного законодательства. И поэтому критиковать собственно соглашение не за что.

Критика в том – нужно ли было денонсировать, “разваливать”, как писали позже, Советский Союз. Я думаю, что человек беспристрастный, способный к анализу, узнав о репрессиях, Голодоморе, войнах, уничтожении людей, которых убивали только потому, что они не вписывались в существующую систему, сделает только один вывод: это была тоталитарно-репрессивная машина, которая не могла существовать дальше.

Скажу больше, если бы мы не подписали Беловежское соглашение, а применили другой вариант, то могла пролиться кровь.

Были ли основания для признания того, что СССР прекращает существование? Разумеется. Советский Союз уже начал валиться, вышла Прибалтика, начались события в Карабахе... Нам осталась одна миссия – придать этому развалу цивилизованный характер. И все было сделано в соответствии с законом, правильно, гуманно, толерантно.

Но наступил момент строительства государств. И тут были допущены и сейчас допускаются много ошибок. Потому что часто образование государства идет через кровь, через войны, революции. Перестройка государства происходит непоследовательно, не системно, не стратегически. К власти приходят случайные люди, непрофессионалы. Люди, которые не могут должным образом организовать строительство государства. Не могут выстраивать единую стратегическую линию, внешнюю и внутреннюю политику.

У нас, как правило, диаметрально противоположные решения принимаются на Востоке, на Западе, в парламенте, а теперь у нас вообще оппозиция в исполнительной власти. Президент – одна власть, правительство – другая. Позиции расходятся с точки зрения внешней и внутренней политики. Ясно, что в таких условиях строить успешно государство и обеспечивать права человека тяжело.

С каким настроением Вы летели тогда в Минск?

Я летел сразу же после инаугурации. 5 декабря у нас состоялась инаугурация Президента... И всем было понятно, что мы летим для того, чтобы выяснить, как будем дальше жить в Советском Союзе.

А формула о том, что Советский Союз прекратил свое существование, была у Вас в голове?

Еще не было.

Это была импровизация?

Импровизацией в известной мере был текст соглашения. А сам подход к последующей судьбе Советского Союза был определен. Попытка сохранить СССР была. На предыдущих встречах лидеры бывших республик предлагали Ельцину заменить федерацию конфедерацией. Горбачев тогда не согласился. Поэтому и возникло желание – встретиться без Горбачева и обсудить, как дальше жить: федерация валится, а конфедерации не хотят.

Мы были готовы к тому, что Советский Союз прекращает существование. Но как, в какой форме – это другой вопрос. Когда я ехал в Минск, у меня были тезисы о том, что Украина должна быть независимой, но какого-то документа ни у меня, ни у Ельцина, ни у Шушкевича не было. Документ отрабатывался уже у Вискулях.

Кстати, Шушкевич и Ельцин там представляли самих себя, а я единственный там представлял волю народа. И когда за моими плечами стоял народ, то я чувствовал себя довольно уверенно.

Станислав Шушкевич рассказывал, как он полчаса провел с Вами в Вашем самолете...

Да, мы вместе летели из Минска у Вискули. Мы обсуждали ситуацию, в которой оказались. Новый Союзный договор был подготовлен. Ельцин и Горбачев говорили, что Советского Союза без Украины не будет, и это – правда. Я в самолете доказывал Станиславу Станиславовичу, что не могу подписать договор, потому что это уже не моя воля, а воля народа. Украина проголосовала за независимость.

Он спрашивает, что же тогда делать? Я говорю: давай будем ждать Ельцина, мы вдвоем, без России, не сможем решить этот вопрос. Шушкевич стоял на позициях независимости Беларуси, но мы точно не знали, как это может быть, какая формула может быть применена. Единственное, до чего мы договорились, – очень осторожно относиться к формулировкам.

Говорили, что, ожидая Ельцина, Вы поехали на охоту. Даже подстрелили кабанчика...

В голове сидели все те вопросы, и я даже на охоту поехал, чтобы не ждать, не скучать. Я надеялся, что на природе будет легче. А кабана подстрелил Витольд Фокин, тогдашний премьер-министр Украины, но он охотился совсем в другой стороне.

Мы ехали на “уазике”, было довольно холодно. Я думал, что там зверья много, но пока увидел кабанчика, прошло много времени. Но пока мне советовали подъехать ближе, кабан убежал.      

Расскажите, об этом вечере седьмого числа. Говорили, что Вы ожидали Ельцина, а затем сели ужинать. О чем Вы тогда говорили?

Там было более сорока человек. Ельцин опаздывал, он находился в Минске с визитом и проводил последние встречи.

Все, кто приехал, сели за стол. Это был очень демократический ужин, никаких политических разговоров не велось. Люди что-то рассказывали, шутили, кто-то рассказывал анекдоты.

Потом приехал Ельцин и присоединился к нам. Поздравил меня с избранием Президентом, поздравил украинский народ. Начал рассказывать о итогах визита в Беларусь, говорил, что доволен визитом.

Как рождалось соглашение? Говорили, что юристы работали над ним ночью...

Может и работали, у меня экспертов не было. Со мной приехало нескольких человек. Эксперты были со стороны России и со стороны Беларуси. Они ночью наработали варианты документов.

Когда мы сели за стол, то ни одного проекта ни перед кем не было. Я тогда взял чистый лист бумаги, ручку и сказал, что буду писать. И мы начали писать: первый пункт, второй, третий... В первом пункте мы написали, что Советский Союз как субъект международного права и геополитическая система перестает существовать...

И Вас не ужаснуло то, что написали?

Когда делаются большие дела, то не ужасаются. Мысль была – как все правильно сформулировать. А когда написали первый пункт, то следующая мысль была: следует предложить что-то взамен. Тогда и появилась формулировка о СНГ.

Встали вопросы собственности, вооруженных сил, границ. Россия говорила, что не нужны границы между государствами. Нужна, мол, только общая граница – такая как в Советском Союзе. Мы говорили, что если нет границы, то нет и независимости.

Россия настаивала на том, что не нужны собственные вооруженные силы, а мы настаивали – что нужны. Больше всего дискутировался “ядерный” пункт: что делать со стратегическим оружием? Тогда мы приняли решение: оно должно быть под единым командованием.

Острых споров не было. Уровень президентства не предусматривает какой-либо ругани, там не бывает базара, там уважительный разговор, в котором не говорят: “Борис Николаевич, вы не правы”.

Когда документ был подписан, то решили позвонить по телефону Горбачеву и Бушу. Андрей Козырев (тогдашний министр иностранных дел России. – Авт.) заказал Вашингтон, с Горбачевим поручили говорить Шушкевичу.

Телефон Горбачева пробили первым, но его не было на месте. Его канцелярия сказала, что когда он появится, то мы вас соединим. В это время дали Буша. Вот и все.

Горбачев обижался, что первым проинформировали Буша. А что нам было делать? С Бушем соединили, так что нам было говорить: простите, господин Буш, мы должны дождаться, чтобы Горбачев вернулся и узнал новости первым.

С Бушем говорил Ельцин, нам разговор передал Козырев, который переводил Ельцину. Козырев говорил, что Буш воспринял это спокойно. Поставил вопрос: где вы находитесь и почему так? Ельцин сказал, что Новоогаревский процесс (совещание руководителей бывших республик. – Авт.) зашел в тупик и все такое... Буш сказал: принимаем к сведению, мы это изучим. И благодаря тому, что мы об этом сказали Бушу, на второй день об этом узнал мир.

Почему сказали именно Бушу? Можно же было и Колю позвонить... Германия – тоже страна, где сосредоточены мощные средства массовой информации. Но мы знали, что когда Белый дом получит эту информацию, то она немедленно станет известна миру.

Горбачев, разумеется, вычитывал Шушкевича: что же вы наделали, почему сделали это сами? Но он был вежлив, подбирал слова и, когда говорил со мной, также подбирал слова.

СНГ как региональное объединение эксперты считают утраченным шансом для Украины. Вы предвидели такой его конец пятнадцать лет назад?

Мы хотели, чтобы СНГ стало структурой наподобие Европейского Союза. Но сначала мы публично говорили, что Беловежское соглашение – это бракоразводный процесс. Нам нужно цивилизовано разделить собственность, вооруженные силы.

Могло ли быть в действительности так, чтобы СНГ заменила ЕС?

Если существует Европейский Союз, а мы европейская страна, то мы должны идти к Евросоюзу, а СНГ должен помочь нам пройти этот путь. А делать какое-то новое объединение, в котором пять или шесть стран будут жить по своим уставам, по своим программам, – невозможно. Как тогда быть с европейскими нормами, с ВТО? Мы должны были определиться: либо мы должны идти автономно, либо в европейские структуры. Я избрал последнее.

Разговаривала Лана Самохвалова