Эмине Джапарова: На сегодня основная наша история успеха по Крыму - это Чонгарская вышка, с которой на оккупированную территорию вещают четыре радиостанции и пять телеканалов

Первый заместитель министра информационной политики Эмине Джапарова в интервью УНИАН рассказала, как в угоду российской пропаганде в Крыму перекраивается информационное пространство, почему оккупанты обвиняют крымских татар в экстремизме и терроризме, и как страхи «русского мира» связаны с репрессиями, проводимыми его адептами.

Одним из наступлений на права крымских татар в Крыму можно считать запрет Российской Федерацией Меджлиса крымскотатарского народа. В уходящем году Международный суд ООН обязал Россию возобновить Меджлис и воздержаться от ограничений для крымских татар в представительстве их интересов. Вместе с тем, Уполномоченный президента Украины по делам крымскотатарского народа, народный депутат Мустафа Джемилев считает, что в аннексированном Крыму могут создать фейковый Меджлис, чтобы удовлетворить решение Международного суда ООН. По вашему мнению, насколько велики шансы появления фейкового Меджлиса и примет ли международное сообщество такую «подделку» за «чистую монету»?

Даже если оккупационная власть будет пытаться создавать какие-либо органы, которые она назовет «Меджлис», «Курултай» или как угодно, вопрос - насколько эти органы будут легитимными для самого народа… 

Конечно, предсказать сценарии, которые оккупационная власть может внедрить в Крыму, очень сложно. Возможно, они попытаются исполнить промежуточное решение Международного суда, но я в этот сценарий не очень верю.

Точная позиция существующего легитимного Меджлиса является самой важной. И даже при попытке оккупационной власти что-либо там создавать, эта позиция будет абсолютно четкой – не признавать любые системы оккупантов, которые как будто бы представляют крымских татар. Тем более, что промежуточное решение суда ООН касалось не какой-либо новосозданной когда-либо системы Меджлиса. Оно касалось конкретно того Меджлиса, который был запрещен Верховным судом Российской Федерации.

Кроме того, нужно учитывать широкую адвокацию крымской темы от украинских и крымскотатарских дипломатов. Это и Ахтем Чийгоз, и Ильми Умеров, которые сейчас активно бывают на различных мировых площадках, и Рефат Чубаров, и Мустафа Джемилев – люди-символы, которые делают бренд под названием «крымские татары», и, соответственно, бренд Меджлиса. Поэтому я не думаю, что будет какое-либо признание или попытка признать структуры оккупационной власти [международным сообществом].

Для Джапаровой Украина в политическом смысле родилась только в 2014 году / фото УНИАН

Верховная Рада только после оккупации Крыма признала крымских татар коренным народом, а Курултай и Меджлис – его высшими репрезентативными органами. Не считаете ли вы, что Украина долгое время, фактически, предавала крымских татар?

Я не хочу давать оценки. До 2014 года степень готовности Украины по-настоящему решать вопросы, связанные с крымскотатарским народом, действительно была минимальная.

Для меня Украина в политическом смысле родилась только в 2014 году. Мы только четвертый год учимся ходить, принимать решения, не консультируясь с Москвой.

До этого была страна, в которой очень уж легко применялись решения Москвы, были ручные политики, спецслужбы.  По сути, Украина была интегрирована сначала в советскую, а потом в российскую систему. Логично, что враждебная риторика украинцев, выросших на советской историографии, которая изображала крымских татар предателями, сохранялась долгое время. 

Раз вы упомянули Чийгоза и Умерова, вы знали, что готовится спецоперация по их освобождению?

Где-то за неделю-полторы до этого я услышала от Мустафы Джемилева, что были переговоры об освобождении. Но во всем, что касается оккупационной власти и, соответственно, Российской Федерации, до последнего нельзя быть уверенным.

Конечно, мы их ждали. И новость об их освобождении была приятной новостью. С другой стороны, есть понимание, что их освобождение не решает все проблемы. Позиция самих Ильми и Ахтема однозначная: их свобода не означает свободы других и не означает свободу Крыма. Пока мы Крым не вернем, говорить о правах человеках там, в принципе, невозможно.

Крымских татар арестовывают десятками, обвиняя в террористической и экстремистской деятельности. Как думаете, почему используются именно эти уголовные статьи, почему терроризм?

Очень просто. Во-первых, это сложно доказуемые статьи. Во-вторых, не забывайте, что сегодня мировой тренд – это борьба с ИГИЛ, с международным терроризмом, которая многими воспринимается, как борьба с исламо-мусульманским терроризмом.

Сегодня Россия пытается максимально показать, что без нее серьезные глобальные вопросы невозможно решить, в том числе победить ИГИЛ. И, чтобы продемонстрировать свою состоятельность в теме борьбы с терроризмом, нужно создать иллюзию того, что терроризм есть, как минимум, на просторах «матушки-России».

Но здесь есть один важный момент - до 2014 года в Украине не было ни одного террористического акта со стороны мусульман-крымских татар.

Вам могут возразить, что бывали времена, когда в Крыму было неспокойно и это связывали именно с крымскими татарами…

В 90-х были столкновения, когда депортированные крымские татары начали массово возвращаться в Крым – процесс репатриации вообще был сложным.

Когда крымских татар депортировали, то Крым полностью зачистили от коренного населения – этнический состав поменяли на 100%. Туда привезли отставных военных, в 50-е привозили людей с материковой Украины, которые, по сути, заселялись в чужие дома… Когда в 90-е годы крымские татары стали возвращаться в Крым, естественно, у людей, которые жили в их домах, появился страх все потерять. Этим, наверное, и объяснялось негативное отношение к крымским татарам. Сложно же жить с чувством, что ты – вор. Проще сказать: «Не я виноват. Плохие татары, которые занимаются самозахватом земли и чего-то там хотят…».

Иллюстрация / REUTERS

Увеличивается ли количество переселенцев из Крыма сегодня из-за того, что Россия опять завозит на полуостров своих людей?

Основная волна тех, кого не удовлетворяет российская действительность, уже выехала из Крыма. Но и сейчас люди выезжают, особенно молодежь. Ведь жизнь в оккупации – это серая зона, где нет развития. Поэтому многие стараются уезжать. Кстати, это касается не только проукраински настроенных крымчан, но также и пророссийски настроенных.

Люди, которые решаются уехать из Крыма, пытаются как-то продать свое имущество, а, если не выходит, вынуждены просто бросать жилье. Не исключено, что эту недвижимость тут же занимают жильцы из «новых крымчан». Что будет с такой недвижимостью после возвращения Крыма в состав Украины? Есть какое-то понимание, как будем решать эту проблему?

Это не вопрос дискуссии и просто рассуждений. Это вопрос, который надо регулировать буквой закона. Сегодня эксперты и чиновники это обсуждают, но пока нет ни одного закона, который бы эти вопросы регулировал.

Скажу вам больше, есть абсолютно дискриминационное постановление Кабинета министров, № 1035 («Об ограничении поставок отдельных товаров (работ, услуг) с временно оккупированной территории на другую территорию Украины и/или с другой территории Украины на временно оккупированную территорию, – УНИАН), регламентирующее пересечение так называемой границы. Так вот, человек, который хочет переехать из Крыма, ничего не может перевезти с собой на материк.

Министерство временно оккупированных территорий, насколько я знаю, почти год пытается это постановление изменить. Есть даже решения суда, признающее, что данное постановление не работает и, фактически, является дискриминационным. Так что данный вопрос поднимался, и мы ждем, что постановление уже в ближайшем будущем изменится.

Еще один интересный аспект в юридической плоскости – иски крымских компаний к… Украине. Не так давно Крымский производственный рыбокомбинат подал иск в хозяйственный суд Киева против Государственного агентства водных ресурсов Украины с требованием покрыть ущерб за гибель рыбы от водной блокады Крыма в 2014 году. Что думаете об этом?

Это классический инструмент гибридной войны. Есть факт оккупации, и, согласно всем международным конвенциям, оккупант несет ответственность за все происходящее на оккупированной территории.

Я не юрист, но, возможно, таким образом, оккупанты хотят довести это дело до международных судебных инстанций. Наверняка они собирают какой-то материал, чтобы потом иметь контраргумент против Украины, которая открыла несколько дел на международных судебных площадках, в том числе, в ЕСПЧ. 

Джапарова говорит, что когда произошла оккупация, было ощущение чего-то оскверненного / фото УНИАН

Раз уж мы затронули тему переселенцев, расскажите о своем опыте…

В 2014, работая журналистом, я находилась в эпицентре событий. В феврале никто не понимал, что будет. Люди выезжали из Крыма, увозили детей. Мы видели в поездах на любых направлениях полные вагоны. Некоторые улетали в Турцию. Мы с мужем тоже обсуждали тему переезда, но приняли решение остаться в Крыму.

Когда произошла оккупация, было ощущение чего-то оскверненного, словно изнасиловали. Я говорю о субъективных вещах, но после так называемого референдума, в марте, я уже не узнавала родных улиц. Было много приезжих с акцентом. А крымских татар на улицах практически не было. Понимая, что Россия снова забирает Крым, люди предпочитали оставаться дома. В этот период очень много умирало стариков из числа тех, кто пережил депортацию, росло количество могилок на кладбищах…

Позже, когда везде стали вывешивать российские флаги и началась насильственная паспортизация, мы с мужем решились уехать. Какое-то время нам понадобилось, чтобы закрыть рабочие и семейные вопросы, и в августе или в сентябре (точно не помню) мы уехали.

Родители тогда нам четко сказали – это ваше решение, ваша жизнь, езжайте, но мы, в любом случае, останемся. У мужа родители уже совсем старенькие, под 90-то лет, их дважды депортировали. Это те люди, которые заплатили свою цену за родину не один раз. А мои родители – медики, которые когда-то приехали в Крым с двумя чемоданами и мной на руках, выживали, как могли, скитались по квартирам без работы - даже сейчас, как бы я не затрагивала разговор об их переезде, потому что моя деятельность, возможно, может повлиять на их пребывание там, отвечают: «Нет, мы не можем уехать».

Приходилось ли вам сталкиваться с «особым» отношением к себе именно из-за того, что вы - крымская татарка? Помните что-то такое?

Да, хорошо помню. В пятом классе я попала в школу, где была единственной крымской татаркой. На уроках русской литературы как раз изучалось татаро-монгольское иго, и я прямо чувствовала на своей спине ненавидящие взгляды одноклассников, которые почему-то считали, что крымские татары – это остатки татарско-монгольского ига. Кстати, в этом же и заключается еще одно преступление имперской системы против крымских татар – нас сделали пришлым народом, который, мол, гнобил славянские народы.

Мне, ребенку, тогда морально было очень сложно. Никаких открытых актов агрессии от одноклассников или учителей не было, но негативное отношение витало в пространстве, я его чувствовала, поэтому мне самой было стыдно, что я - крымская татарка. Уже потом это чувство прошло, я влилась в класс, стала лидером, и больше никого не интересовало, крымская татарка я, или нет.

Еще помню, как в школе проходила кампания, в рамках которой собирались подписи родителей против увеличения часов изучения украинского языка и литературы. Мол, нам не нужна украинизация. В нашем классе только несколько человек не подписали этот документ.

Проукраинскость крымских татар – это форма протеста против системы «русского мира», в которой только этнически русский может чувствовать себя хорошо, а все остальные – это «малые народы». За несколько сотен лет мы прочувствовали эту систему на себе, и это останется в коллективной памяти крымскотатарского народа. Крымскотатарский язык у многих не было возможности изучать (у меня в том числе – в Керчи не было крымскотатарских школ), поэтому даже изучение украинского языка – попытка подчеркнуть, что я - другой идентичности.

Для меня очевидно, что украинцы и крымские татары – это два народа, прожившие одинаковую историю. Имперская машина России системно искажала идентичность украинцев и крымских татар: «недонарод», «недоязык» – вот такое отношение транслировалось. Историю переписывали так, как было выгодно сначала царской, а потом уже советской России. Преступления голодомора и депортации, когда нации были поставлены под физическую угрозу существования, – это у нас тоже общее.

К сожалению, сейчас репрессии продолжаются…

Задача этой репрессивной машины в том, чтобы вогнать людей на такой высокий уровень страха, чтобы обезмолвить, чтобы не было никакого сопротивления. Чтобы «тишь да гладь», чтобы «родная гавань» - российская действительность, иллюзия счастья, которую в новостях показывают (мосты строим, дороги строим, инвестируем в социальную сферу, все так хорошо)…

Поэтому и происходят все эти «публичные порки», обыски ради обысков. Живя в такой обстановке, человек начинает сам себя цензурировать. Это, кстати, очень чувствуется по знакомым, которые приезжают из Крыма. Уже находясь на материке, где можно говорить что угодно, не опасаясь преследования, когда они обсуждают политику, то, что происходит в Крыму, говорят шепотом. Такой вот показательный элемент.

Джапарова утверждает, что в Крыму произошла полная зачистка информационного пространства / фото УНИАН

Как получается, что немало людей действительно верят в «родную гавань»?

Потребители российской пропаганды, в первую очередь, жители Российской Федерации. Но если возвращаться к задачам репрессий в Крыму, здесь умышленно делается все, чтобы люди жили в страхе и, соответственно, поддавались манипуляциям. К примеру, верили, что в Украине радикалы и «бэндеровцы» бегают по улицам с «распятыми мальчиками». Параллельно происходит отбеливание политики оккупантов, демонстрируется картинка прекрасной жизни.

Пропагандистская машина работает на то, чтобы максимально оторвать Крым не только от юридического пространства Украины, но и от информационного, и любого другого.

Чтобы оккупировать сознание людей, в Крыму произошла полная зачистка информационного пространства. В марте 2014 года все украинские СМИ были отключены, вместо них были заведены российские СМИ. На территории Крыма сегодня блокируется около 60-ти украинских сайтов. Конечно, есть интернет и спутник, и можно смотреть украинские каналы, но тут такой момент: а что люди сами выбирают? Мы ведь понимаем, и это ни для кого не секрет, что людям, проживающим в определенной местности, интересно смотреть, слушать и читать новости о том, что происходит в этой конкретной местности…

В рамках стратегии информационной реинтеграции Крыма мы проводили закрытые фокус-группы в абсолютно секретном режиме с людьми из Крыма. И можно отмечать, что, по объективным причинам, некая дистанция между материком и Крымом сегодня растет.

Какая работа сегодня проводится для того, чтобы крымчане жили в украинском информационном поле, а не в российском?

Это непростой вопрос. Когда Россия оккупировала Крым, отрубив физический доступ Украины, она оккупировала нашу инфраструктуру – на наши вышки, передатчики, частоты посадила своих вещателей. И мы к этому были не готовы.

На сегодня основная наша история успеха по Крыму - это Чонгарская вышка, которая была построена почти год назад. Сегодня с нее вещают четыре радиостанции, одна из которых «Крым. Реалии» (для меня это один из самых мощных специфических контентов, который вещает на оккупированную территорию), и пять телеканалов. Кроме того, у министерства достаточно много информационных кампаний, которые мы делаем по Крыму, ими мы показываем, кто же такие крымские татары.

Это кампании ко дню флага под слоганом «Два флага – единая страна», кампании ко дню депортации и к годовщине оккупации. Кстати, мы предлагаем говорить о 26 февраля не просто как о факте начала оккупации, а как о начале сопротивления, которое есть сегодня в Крыму. Мы создаем информационные поводы, проводим пресс-конференции, круглые столы, привлекаем к этому переселенцев, людей из Крыма, крымских журналистов.

У вас есть запрет на посещение Крыма?

Нет. Но когда мне предложили стать советником министра на общественных началах, первое, о чем сказал министр, что система в Крыму непредсказуемая, и ездить туда будет невозможно.

Последний раз я была в Крыму в 2015 году (на тот момент я еще раздумывала, стоит ли мне становиться советником министра). Моей младшей дочери было 1,5 месяца, съездили, показывали ее родственникам. А когда стала первым заместителем министра, мои поездки в Крым тем более стали невозможны. И дело не в запрете, а в том, что ты никогда не знаешь, что там с тобой может случиться.

Показ документального фильма о Мустафе Джемилеве «Мустафа» на российском фестивале «Артдокфест» был отменен без объяснения причин. Как думаете, почему? Неужели в России так боятся даже не самих крымских татар, а упоминания о крымских татарах?

Любой режим – это «пузырь», построенный на фобиях и системе запугивания. Но когда мы пугаем, то и сами боимся – это вам любой психолог скажет. Имперская система Российской Федерации вся состоит из страха. Она построена на запугивании людей, но боится потерять себя. И да, такую систему способен напугать даже документальный фильм. Не говоря уже о том, как ужасают систему люди, из-за которых она может прийти в упадок: Веджие Кашка (ветеран крымскотатарского движения, - УНИАН) – хрупкая бабушка, которая, фактически, была убита этой системой, Николай Семена (крымский журналист, - УНИАН), Ильми Умеров… 

В свое время Советский союз пришел в упадок из-за определенных людей – от Сахарова до Мустафы Джемилева.

Украина продолжает обсуждать потрясающий успех «Киборгов». Вы сказали об этом фильме, что он «полностью совпадает со Стратегией информационной реинтеграции Донбасса». Нужна ли подобная кинокартина о Крыме?

Да, фильм о Крыме нужен. Сейчас эта идея – в процессе обсуждения. И, думаю, так или иначе, фильм появится. Не знаю, будет ли его делать Ахтем [Сейтаблаев], или другие, но запрос на такой фильм у нас точно есть.

Без эмпатии к таким историям, как в «Киборгах», общество не может адекватно реагировать на вызовы, которые стоят перед нашим государством. Ключевое сегодня, чтобы те, кто не переживает из-за этой войны физически, не является переселенцем, как миллионы людей, хотя бы понимали, о чем это. Такие инструменты как художественные ленты – едва ли не единственный способ достучаться до сердец, и один из главных инструментов борьбы в информационной войне.

Ирина Шевченко

УНИАН в Google News