Официальное двуязычие превратит Украину в Банановые Острова

Если бы его уничтожением украинского языка на государственном уровне занимались люди умные, образованные, ему бы в самом деле что-то угрожало. А так наоборот: «табачукизм» создает мотивации для его развития как одного из символов протеста...

Не так давно довелось побывать в двух странах, в которых на государственном уровне существует двуязычие: в Татарстане и Беларуси.

Две страны — две грузовых вагона проблем, два варианта маргинализации и увядания «миноритарных» языков.

В Татарстане есть республиканский закон о двуязычии (татарский — второй государственный), ему обеспечена государственная защита — татароязычное издательство, театр, FM-радио, телевидение, где в основном поют, танцуют и рассказывают о татарских обычаях.

Говорят (сам не видел), есть татарские села, где люди в буквальном смысле не знают русского языка. Верится с трудом. Намного больше татар, которые не знают татарского языка или знают его в общих чертах — таких я в той же Казани видел во множестве.

На татарском языке существует литература по татарской истории, культуре, фольклору, народоведению и художественная. Ни общественно-политической, ни философской, ни научно-технической выявить не удалось.

Но вот вся государственная документация как бы должна существовать параллельно на двух языках. Это очень сложная и громоздкая процедура, поэтому реально такое существует либо в райцентрах и на селе, либо в сфере республиканской репрезентации.

Есть определенный формат лояльности Казанского Кремля Московскому Кремлю — он заключается в том, что татары смирились с участью «младших братьев», но при этом претендуют на статус «самого старшего из младших» и даже «второго федерального этноса». В татарской среде постоянно провозглашается идея о признании татарского языка вторым государственным на всей территории Российской Федерации (понятно, что думают по сему поводу в Москве).

У Москвы с Казанью очень сложные и почти интимные отношения, омраченные многими тяжелыми воспоминаниями — например, захватом и разграблением Иваном Грозным этого города — столицы Булгарского царства, выдворением из него булгар (волжских татар), попытками насильно крестить или ассимилировать мусульман. Перешедшие в православие в XVI–XVIII веках теперь составляют небольшой субэтнос «кряшенов» — православных татар, у которых даже есть литургия на татарском языке.

При советской власти считалось, что вторая по численности этническая группа РСФСР — это украинцы, но теперь говорят, что татары — так политкорректней. Украинская тема стала международной, кроме того, украинцы России никаких проблем Кремлю не создают — ассимилируются себе втихую, а татарская — это едва ли не главная проблема внутрироссийской этнокультурной политики. Кстати, даже главнее, чем кавказская: ни один из народов Северного Кавказа не требует себе статус «федерального народа», не претендует на какой бы то ни было статус для своего языка за пределами своей республики. Волжские татары еще при советской власти мечтали о статусе союзной республики для Татарской АССР — мол, татар в СССР в несколько раз больше, чем эстонцев или молдаван. Однако в Кремле отвечали, что статус союзной имеют только те республики, которые непосредственно граничат с иностранными государствами.

С другой стороны, татарский язык относится к тюркской группе и имеет иную (агглютинативную) структуру, чем русский, украинский или белорусский (у которых флективная структура). Вести на нем параллельную документацию по-настоящему сложно и дорого. Хотя татарская интеллигенция считает иначе.

* * *

В Беларуси тоже имеет место быть официальное двуязычие — русский получил государственный статус на референдуме в 1995 году.

Быть может, в последние 15 лет у белорусского языка был последний шанс на возрождение и развитие — на то, чтобы стать не только символически-репрезентационным языком, но и коммуникативным средством — языком бытового общения хотя бы небольшой, но влиятельной и успешной части образованных городских жителей. Он мог занять место, похожее не место украинского языка в Украине. Но ряд политических обстоятельств сыграло против.

«Нацыянальна свядомая беларускамоўная» белорусская интеллигенция нередко вела себя как манихейская секта. Они, такие все умные, свободные, демократичные, образованные, оказались абсолютно неэффективными в плане взаимоотношений с властью. Они должны были бы сделать президента своим главным союзником, но именно проклятия со стороны этих людей в адрес Лукашенко, а также бесперспективная (с политической точки зрения) дискуссия о «правильной» литературной норме («русифицированное» правописание 1933 года против «тарашкевицы» 1918 года) сыграли роковую роль для белорусского языка, который, утратив статус единственного государственного, превратился в забавную экзотику, на котором поет ансамбль «Песняры» и иногда — супруга колбасного «олигарха» Анжелика Агурбаш. Но даже президент на нем не выступает по праздникам и на юбилеи. По идее, он мог бы согласиться на статус белорусского как единственного государственного, однако точка в этой истории была поставлена поэмой «Лука Мудзішчаў — прэзыдэнт», подписанная именем Вядзьмак Лысагорскі. Нынешнее ухудшение отношений между Кремлем и официальным Минском уже не способно как-то существенно повлиять на судьбу белорусского языка — время «фокусировки» нации и создания новой, белорусской постсоветской, идентичности упущено. Кроме того, сам Лукашенко плохо говорит на языке Купалы, Коласа и Багдановича. (А если б он говорил хорошо, как бы сочно и пафосно он отвечал бы Медведеву «па-беларуску»!) Хотя оптимисты в среде белорусской интеллигенции думают иначе: мол, пережили полонизацию, пережили русификацию, переживем и дебилизацию последних десятилетий.

В музее моего любимого белорусского поэта Максіма Багдановіча я был единственным посетителем за несколько дней. А вот белорусский театр им. Янки Купалы, куда я по случаю заглянул, был полон — даже на очень грустной и депрессивной пьесе о смерти белорусского села.

Белорусскоязычных книг мало и почти все они — как и в Татарстане — о народоведении, истории, фольклоре, театрах и музеях. То есть о прошлом, но не о будущем.

Ни в Беларуси, ни в Татарстане не переводится столько нехудожественной интеллектуальной и художественной литературы, как в Украине. Вообще, у этих двух языков, по большому счету, нет и не было амбиций заменить собою русский во всех сферах, особенно в коммуникативной и интеллектуально насыщенной. У украинского — была и есть. Многие в Украине ругаются — скажем, разве может существовать научно-техническая литература на украинском языке? Разве сама такая идея — не прикол?

Хорошие знакомые моих родителей (кстати, голосующие за КПУ и Януковича) еще в 1990-х годах на Южмаше создали украинско-русско-английский словарь по космической технике. Фактически, создали целый терминологический массив специальных технологических терминов. И никто не умер! Точнее, проблемы есть, но проблемы именно профессиональные, лингвистические, а не экзистенциальные — быть или не быть? (в смысле, украинскому языку как языку технической документации). Да, быть — наряду с русским, английским, немецким, китайским и другими. Но даже строителям «Русского Мира» очевидно, что техническая документация становится всё менее русскоязычной и всё более англоязычной.

* * *

Современные дискуссии вокруг языковой проблемы в Украине разделили спорящих не на сторонников уничтожения украинского языка и его спасения, не на сторонников придания русскому языку статуса государственного и противников этой идеи.

Они разделили людей на сторонников открытых социально-культурных систем и сторонников автаркий (закрытых систем).

И в этом смысле концептуальной разницы между манихеями, доказывающими, что украинский язык — это «русско-польский жаргон», что на украинском Бог молитв не слышит, что от него не будет больше колбасы и, с другой стороны, авторами методических указаний для школы, в которых предписывается изучать «Евгения Онегина» и «Войну и мир» в украинских переводах или людьми, требующими безоговорочно восстановить «правопис» Скрыпника (1928), не существует. Они все — сторонники закрытых социально-культурных систем, которые, как известно, существуют за счет насилия и стабилизации (а не развития и модернизации) и через небольшое время гибнут. Напротив, открытые системы стремятся не столько к стабилизации, сколько к диалогу и обмену с окружающей средой. Они менее стабильны, зато способны к саморегуляции и саморазвитию, а потому значительно долговечнее.

Мои путешествия по Беларуси и Татарстану убедили, что в постсоветских условиях официальное двуязычие ведет не к полному уничтожению языка, но к его маргинализации и превращению страны в культурную провинцию, в которой не создаются оригинальные культурные модели и оригинальный культурный продукт. Да, там создаются оригинальные и достойные произведения культуры, но не оригинальные модели (а вот, скажем, созданный в конце 1960-х годов Владимиром Мулявиным ансамбль «Песняры» был именно оригинальной культурной моделью — пионером «фолк-рока» в мировом масштабе).

Жаль, что большинство активистов языковой темы в Украине — носители именно «закрытого» типа сознания — это касается защитников и украинского, и русского языков. Такие часто озлобленные на жизнь и своих оппонентов люди не способны сформировать эффективной модели пропаганды украинской словесности, не способны улучшить его имидж и поднять престижность. Модель админресурсного принуждения — способны сформировать, но модель, основанную на любви, на технологиях «soft power», на раскрытии богатой, но мало раскрученной для массового потребителя украинской литературной и культурной традиции — нет, не получается.

При этом ущербность админресурсной модели пропаганды украинского языка, в которой вопрос о повышении его престижности не стоит на первом месте, становится очевидной прежде всего в Юго-Восточной Украине, где украинской культуре приходится конкурировать с культурой на русском языке, имея изначально худшие стартовые условия. Нажим админресурса при отсутствии программ лояльности неэффективен и приводит, как известно, к обратному эффекту — к доминированию различного рода украинофобских заблуждений. В результате тезис о статусе русского языка в Крыму, Донбассе, Одессе и других регионах приобрел политическое измерение, на чем паразитирует уже второе поколение украинских политиков. При этом государственные и общественные программы по расширению сфер функционирования украинского языка должны строиться на основе технологий «мягкой власти» («soft power») — в их инструментарии должны присутствовать самые разные инструменты для завоевания лояльности в различных аудиториях. Скажем, интеллигентной и образованной аудитории интересно представить замечательные образцы украинской словесности, тогда как аудитории попроще необходимо представить привлекательные модели языкового поведения. Например, личный пример Андрея Шевченко, братьев Кличко, Вакарчука-певца и других авторитетных в молодежной среде фигур для пропаганды и имиджа украинского языка способен сделать многим больше, чем бессмысленные призывы.

Да и для абсолютного большинства жителей Юго-Восточной Украины украинский язык — это не китайский и не немецкий, это — язык еще недавно живших предков. У абсолютного большинства русскоязычных предки еще 2–3 поколения назад говорили исключительно по-украински. Но восстановить в сознании эту связь с предками можно лишь при толерантном отношении к человеку, к его привычкам и заблуждениям — и со стороны государства, и со стороны амбициозных субъектов гражданского общества (партий, культурных организаций, фондов и т.д.). Скажем, издание массовым тиражом и эффективное продвижение по всем каналам книги (аудиокниги) типа «100 (200, 500) шедеврів української поезії» — дело более полезное, чем интеллигентские безадресные стенания.

Вакарчука-министра до сих пор ругают за Постановление правительства № 1033, обязавшее разговаривать учителей и учеников по-украински помимо уроков. Но если б это было не Постановление правительства, а, скажем, министерские рекомендации, да еще с подробной мотивировкой — зачем это делается (мол, для расширения украиноязычного пространства, для создания лингвооазисов, для более эффективного овладения детьми языком в регионах, где его маргинализировали на протяжении десятилетий, для улучшения памяти и умственных способностей учеников и т.п.) и с инициированной министерством широкой общественной дискуссией, уверен, эффект был бы иным. И у «профессиональных русских» было бы меньше поводов для раздувания мирового скандала.

Пора оставить в покое одного из руководителей державы, впервые приехавшего в Донецк в возрасте под 40 лет, за то, что он до сих пор не сумел заговорить по-украински. Актуален вовсе не он, чьи предки говорили по-эстонски. Актуально молодое поколение городских жителей, которым объяснили (в семье, в школе, во дворе, в интернете, в газетах «Кр* Правда», «Дон* Кряж» или «3000»), что говорить по-украински — это «ацтой» и признак ограниченности. В XXI веке язык, языковая проблематика становятся полем жесткой конкуренции, войны брендов, а то и когнитивной войны. Наибольшие шансы выжить из локальных языков имеют те, которые убедят своих существующих и потенциальных носителей в том, что именно они соответствуют запросам постиндустриальной эпохи. Кстати, частью постиндустриального сознания является и острая, почти экзистенциальная тоска городского человека по «органическом», доиндустриальному состоянию.

* * *

В случае «узаконения» русского языка как второго государственного в Украине, его символический статус может быть как колонизаторским, так и суверенным. В первом случае страна признает, что государственным языком является язык, правила и нормы которого утверждаются в другой стране — культурной метрополии, там же находится и его диалектная база. То есть Украина — это колония нового типа, сохраняющая формальный суверенитет. Но во втором случае, если речь идет о неколониальном статусе, Украина с неизбежностью претендует на участие в «модерировании» русского языка. То есть она как бы заявляет, что совместно с Россией несет историческую ответственность за русский язык, что она на равных участвует в выработке и установлении языковой нормы, грамматических, синтаксических и прочих правил (как в начале XVII века Мелетий Смотрицкий), что она содержит в системе Национальной Академии Наук Украины Институт русского языка, что она занимается диалектными исследованиями, ведет картотеку, спонсирует фонды по развитию русского языка за пределами Украины и России и т.д.

Подозреваю, что русский язык в Украине нуждается не в государственном статусе, а в повышении языковой культуры, поскольку существующая речевая и письменная формы его существования сильно удручают аутентичных носителей. Например, изучение его во всех без исключения школах Украины — в объеме, необходимом для грамотного писания и говорения на нем, тренинги для журналистов — это всё способно повысить культуру русского языка и четче размежевать русские и украинские разговорные практики. И вот на это вполне уместно испрашивать российскую финансовую и организационную помощь. Иначе говоря, бороться надо не за мир во всём мире, а за счастье каждого отдельно взятого ребенка.

Разумеется, необходимо устранить и очевидный идиотизм в различных сферах: например, законодательно разрешить тем же нотариусам удостоверять документы на русском и английском языках, а не сдирать со своих клиентов по 100 гривен за «перевод» и т.п. Но это именно инструментальные проблемы, требующие конкретных усилий и конкретного решения. Впрочем, не решать конкретные вопросы, а обещать «светлое будущее» (в данном случае, государственный статус русского языка) проще и эффективнее с точки зрения политического популизма и надувательства.

Аналогично, украинский язык в публичной сфере также нуждается и в повышении культуры речи, и в очищении от несвойственных ему слов и оборотов. Но главное — он нуждается в изменении его имиджа и повышении престижа.

Впрочем, по состоянию на сегодняшний день украинскому языку скорее повезло, чем нет.

Если бы его уничтожением на государственном уровне занимались люди умные, образованные, владеющие технологиями «soft power», ему бы в самом деле что-то угрожало. А так наоборот: «табачукизм» — нынешняя политика по уничтожению украинского как «полнокоммуникационного» языка — создает мотивации для его развития как одного из символов протеста, как языка «креативного класса» — амбициозной контрэлиты, ориентированной на построение будущего. Тем более, нынешний политический режим едва ли будет существовать после 2012–2013 годов. И одна из угроз, напрямую стоящая перед ним, — языковая. И речь вовсе не о русском или украинском литературных языках. Речь о том, что раскручивание именно языковой темы и именно в существующей контрпродуктивной интерпретации — это путь в прошлое.

Украине же, как и иным постсоветским странам, необходим путь в будущее.

PostScriptum.

Максім Багдановіч

Калісь глядзеў на сонца я,

Мне сонца асляпіла вочы.

Ды што мне цемень вечнай ночы,

Калісь глядзеў на сонца я.

Няхай усе з мяне рагочуць,

Адповедзь вось для іх мая:

Калісь глядзеў на сонца я,

Мне сонца асляпіла вочы.

[1912]

Андрей Окара (Москва)

УНИАН в Google News