Олег Мартыненко: Переходное правосудие – это не рецепт решения конфликта, который может завершиться как вооруженным, так и дипломатическим способом. Это лишь понимание, как мы будем жить после него

Руководитель аналитического направления Украинского Хельсинского союза по правам человека Олег Мартыненко в интервью УНИАН рассказал, почему без переходного правосудия нам не обойтись, кого наказывать за сотрудничество с оккупантами, а кого – прощать, что делать с детьми комбатантами и как привлечь к ответственности россиян.

Почему целесообразно говорить о переходном правосудии сейчас, ведь война продолжается?

Переходное правосудие подразумевает не только переход от войны к миру, но и переход от авторитарного режима к демократическому. Формально этот переход у нас идет с 1991-года, но реально начался только после 2014-го, одной ногой мы все еще в постсоветском пространстве. Одновременно, в отличие от других миротворческих концепций, переходное правосудие позволяет, при наличии ресурсов, проводить ряд мероприятий еще до завершения конфликта. И мы, несмотря на бедность нашей страны, можем прямо сейчас проводить подготовительную стадию, хотя конфликт продолжается.

Какие подготовительные мероприятия уже проводятся и какие еще нужны?

В Вооруженных Силах ведется работа по подготовке европейских, конкурентоспособных кадров – это однозначный плюс. При этом, подготовленных для работы на деоккупированных территориях полицейских или сотрудников госаппарата, которые могли бы заменить в будущем люстрированных чиновников «ДНР» и «ЛНР», не хватает. Уже сейчас физически не хватает следователей и судей для расследования военных преступлений. То есть Украине не хватает качественно и количественно специалистов, которые смогли бы работать на деоккупированных территориях ОРДЛО. Также катастрофически срочно нужны законы и постановления Кабмина, приспособленные к текущей и потенциально возможной ситуации.

Отдельная проблема заключается в том, что у нас каждый госслужащий ментально работает только на своем участке. В результате, у всей нашей громадной машины государственного управления нет понимания, что все ее действия уже завязаны в систему переходного правосудия. А ведь все, что делается конкретными людьми на рабочих местах в государственном, частном или неправительственном секторе, занимает вполне определенный фрагмент в переходном правосудии. 

Слышали притчу об архитекторе и рабочих? На вопрос архитектора: «Что делаешь?», – все отвечали по-разному. Один рабочий сказал, что носит камень. Второй сказал, что доску пилит. И только один ответил: «Разве не видишь - я строю Кельнский собор!». Вот, например, Аваков когда-то заявил, что будут готовить полицию для деоккупации. Это отлично, но в рамках какой международно-отработанной концепции – «Peacebuilding» (миростроительство), «Реформа сектора безопасности»? Министр обороны, например, говорит об отводе войск – в рамках какого международно-признанного подхода – «Confidence-Building Measures» (меры укрепления доверия), «Разоружение, демобилизация и реинтеграция экс-комбатантов» (DDR)?

Так вот, чтобы таких вопросов не возникало у обычных граждан, все четыре составляющие переходного правосудия - привлечение виновных к ответственности, возмещение ущерба жертвам конфликта, право на правду, гарантии неповторения конфликта (институциональные реформы) - должны работать, как четыре шестеренки, а не как одна шестерня, два шурупа и одна лампочка. Мы прописали все компоненты переходного правосудия в своем законопроекте (полное название «Об основах государственной политики защиты прав человека в условиях преодоления последствий вооруженного конфликта», – УНИАН). Если его примут, все встанет на свои места. Жаль, что сейчас он даже не зарегистрирован.

Рабочая подгруппа по вопросам реинтеграции временно оккупированных территорий, созданная президентом в рамках Комиссии по вопросам правовой реформы, уже заканчивает подготовку законопроекта о переходном правосудии…

Да, хотя вообще он написан еще в 2017 году при Офисе Омбудсмена, тогда еще Валерии Лутковской. Потом дорабатывался уже в офисе Людмилы Денисовой, не изменившись по сути, но приобретя отточенность юридических терминов. Затем перешел в Рабочую подгруппу в Комиссии по вопросам правовой реформы и опять дорабатывается с точки зрения юридической практики. Очень ждем, что, в конце концов, его зарегистрируют. 

Какие перспективы?

Слышал, что Рабочая группа готовится подать документ на рассмотрение в Офис Президента до Нового года. Насколько быстро отдадут в парламент для регистраций и слушаний, зависит от Офиса.

Почему вы не участвуете в рабочей группе?

Я не знаю, как формировалась Рабочая группа по реформе юстиции, в которой, собственно, сформирована Рабочая подгруппа по реинтеграции под предводительством Антона Кориневича (постоянный представитель президента Украины в АР Крым, - УНИАН). Но туда включен наш исполнительный директор Александр Павличенко и бывшая адвокатесса нашей организации, теперь первая заместительница Антона Кориневича Дарья Свиридова.

Сообщалось, что положения законопроекта будут распространяться также на Крым. Ввиду этого, были ли изначально прописаны какие-то нормы относительно аннексированной территории Украины?

Нет, потому что документ является рамочным, то есть содержит общие принципы и подходы, подходящие ко всем перипетиям вооруженного конфликта в Украине, взятые из резолюций ООН. Эти принципы подошли уже более сорока странам, применившим переходное правосудие с 1991 года. На все потенциальные укоры коллег-правозащитников, мол, «сначала обсудить, а потом принимать», отвечаем спокойно: «Мы принимаем основополагающие принципы, которые подходят к абсолютно любому постконфликтному государству».

Мы специально писали широко. Ведь, если влезть в национальную специфику, это вызовет противодействие со стороны любой политической партии, которой что-то не понравится. Мы же, наоборот, стремились к тому, чтобы, образно говоря, законопроект устраивал всех.

К примеру, если партия настаивает на суровом наказании для преступников, то для ее сторонников есть направление «Привлечение виновных к ответственности» – пусть займутся этим. Кого-то интересуют права граждан – вот вам направление «Возмещение ущерба жертвам». Хотите поставить точку в том, кто виноват – займитесь «Правом на правду». Хотите закупать катера и вертолеты, перерисовывать погоны, реформировать все и вся? – «Гарантии неповторения или институциональные реформы» могут вас заинтересовать как политическую силу, работающую на государственную стратегию переходного правосудия.

Любая партия в этом документе может увидеть свой специфический сектор, которым может заниматься и гарантированно принести пользу народу Украины. Исходя из вашего вопроса о Крыме, сейчас законопроект закладывает начальную основу государственного подхода наших действий после возвращения Крыма в состав Украины. Кого наказать, какую компенсацию предоставить жертвам, что нужно, чтобы больше не высаживались «зеленые человечки» - все это будет в продолжение данного законопроекта, как часть государственной политики. 

Первое направление переходного правосудия – привлечение виновных к ответственности. Давайте уточним, кого нужно наказывать, а кого амнистировать?

"Амнистия предоставляется не просто так, а "за что-то", - Олег Мартыненко / фото УНИАН

Однозначно нужно наказывать военных преступников. Можем пойти по примеру других государств, объявив дополнительную и обязательную ответственность за серьезные экономические преступления или часть преступлений политических. Это наше право. И мы его должны употребить.

После этого давайте вспомним, что амнистия предоставляется не просто так, а «за что-то». Просто объявив, что от уголовного и административного преследования свободны все, кто не совершал тяжких преступлений, мы подорвем сам институт амнистии. Широкая «слепая амнистия» себя не оправдывает. Это доказал опыт Латинской Америки (порицаемый ООН, кстати), где после таких «широких», «слепых» амнистий случались рецидивы переворотов и массовых волнений.

Поэтому нужно тщательно выстраивать конфигурацию амнистии. К примеру, решив простить тех, кто совершил преступления средней тяжести, нужно знать условия прощения. Например, мы можем говорить об амнистии, если человек складывает оружие, отказывается от преступной деятельности в будущем, сотрудничает со следствием, участвует в мероприятиях публичного раскаяния, рассказывая всю, известную ему, правду о конфликте, согласен на период пробации с ограничениями (участвует в общественных работах, согласен компенсировать ущерб конкретной жертве, согласен на десять-пятнадцать лет лишиться права участвовать в выборах либо избираться, согласен с ограничениями при назначении на публичные должности и т.д. ).

Зачем вообще нужен механизм амнистии?

За каждым осуждаемым стоит несколько ближайших родственников, которые косвенно страдают. То есть, посадив одного сепаратиста, государство, само того не желая, подводит под действие карательной (рестрибутивной) юстиции, как минимум, еще двух-трех человек (родители, дети, жена, муж, братья, сестры осужденной персоны). Последние тратят свое время на поездки в колонии, несут груз негативной моральной ответственности перед местной общиной и соседями.

Поэтому амнистия, при возможности, применяется для того, чтобы не сажать тех, на кого можно воздействовать достаточно эффективно и без лишения свободы, не привнося излишней озлобленности на законные действия законной власти. Вместо этого, например, использовать потенциал амнистированных людей в послевоенном восстановлении территорий.

Как быть с детьми, которые сотрудничали с оккупационной властью?

Как правило, их всех амнистируют. Хотя есть примеры, когда амнистия не привела к ожидаемому результату. Самый яркий - в Либерии, где после мирного соглашения была двадцать одна тысяча детей-комбатантов, которых Комиссия правды рекомендовала амнистировать. Президент не пошел на это, поскольку в пограничных областях была неустойчивая ситуация и комбатанты участвовали в партизанских боях. Следующий президент Либерии решил демобилизовать детей-комбатантов, уволив около десяти-одиннадцати тысяч человек. Но идеи амнистии не были хорошо проговорены, поэтому дети не понимали своего дальнейшего будущего без автомата. В итоге, большинство снова ушли в пограничные районы, объединившись в незаконные формирования. Они переходили границу Либерии и Кот-д’Ивуара, промышляли разбоем по обе стороны границы, и Либерия получила массу политических нот от соседей.

Как привлекать к ответственности виновных россиян? Может, нужен специальный трибунал?

Россия, в силу ее экономических запасов, может некоторое время не признавать юрисдикцию специального трибунала, и виновные россияне будут спокойно жить в своей стране. Правда, они уже никогда не поедут в Турцию или Египет, ведь там их будет ждать механизм универсальной уголовной юрисдикции, который действует во многих странах. Поэтому Украине крайне важно сформировать полные уголовные производства и доказательную базу в отношении таких лиц, выставляя их данные в Интерполе и сотрудничая с как можно большим количеством стран, которые признают универсальную уголовную юрисдикцию.

Какие инструменты нужны для второй составляющей переходного правосудия, возмещения ущерба?

Нужен реестр разрушенного имущества, реестр потерь, разработка механизмов оценки ущерба. Поэтому, если наш законопроект будет принят, предстоит еще большая работа.

Также в законопроекте мы предусмотрели создание отдельного фонда компенсаций. Поскольку сейчас, например, нет конкретных выделенных средств только для льготной категории внутренне перемещенных лиц (ВПЛ). А говоря о реинтеграции Донбасса, мы должны понимать, что число заявленных жертв конфликта станет намного больше. Все население «ДНР» и «ЛНР», «серой зоны» потенциально могут назвать себя жертвами. И разумеется, наши военнослужащие также могут быть официально признанными жертвами конфликта, дополнительно к ВПЛ и населению по обе стороны линии разграничения.

Поэтому мы предлагаем создать фонд компенсаций за счет бюджета Украины, средств международной помощи и будущих репараций от России (если удастся таковые получить). А, для снижения уровня коррупции, фондом должно управлять гибридное правление – наши и международные представители.

Кстати, почему-то все уперлись только в аспект материальной компенсации жертвам конфликта, хотя в документах ООН на первом месте стоит моральная компенсация. Может, пора подумать и об этом? Такая задача – вполне достойна реорганизованного Министерства культуры, молодежи и спорта. Да и материальная компенсация может иметь гибкие варианты. Допустим, возможность арендовать землю по цене, ниже рыночной. Или разрешить ФОПу из Луганска пять лет работать без налогов. Увы, такие формы государство не предлагает.

Право на правду – это о чем?

На самом деле, это сердцевина переходного правосудия. Право каждого человека знать максимально полную правду о том, что привело к конфликту, что было во время и происходит после конфликта. Власть должна публично признать свои стратегические ошибки и часть вины за трагедию. Ведь, как правило, черно-белой правды не бывает, и любой вооруженный конфликт предполагает обоюдную, но разную степень вины. Поэтому для любой власти такое признание – героический шаг. То, что Зеленский и Порошенко становились на колени во время предвыборного шоу, лишь бледное подобие того, что действительно должно происходить в душе властьимущего и в умах его политической команды как результат такого процесса.

По мнению Мартыненко, в Украине необходимо расширить доступ населению к архивам конфликта / фото УНИАН

Этот процесс также включает сбор государством всего возможного фактажа по конфликту. В нашем случае, можно объединить фактаж от Украинского института национальной памяти (они собирали рассказы воинов), документальные свидетельства жертв конфликта от неправительственных организаций, базы СБУ, бывшей военной прокуратуры и, наверное, МВД. Объединив все эти источники, соблюдая меры по защите информации и защите персональных данных, мы вполне могли бы получить Национальный центр документирования уже в 2020 году. Чтобы историки и политологи затем могли работать с информацией. А политики – с конечным проанализированным продуктом.

Параллельно мы должны максимально расширить доступ населению к архивам конфликта, как когда-то СБУ открыло советские архивы, и создать так называемую Комиссию правды. Юридически это не судебный орган, а орган вроде временной следственной комиссии в парламенте, в который входят, как правило, национальные и международные эксперты.

Комиссия правды призвана решать глобальные вопросы. К примеру, кто виноват в трагедии Иловайска или Дебальцево. По итогу своей работы, через год-полтора, Комиссия правды готовит рекомендации государству. Отчеты либо полностью обнародуются, либо передаются в прокуратуру для открытия уголовных производств. Таким образом восстанавливается историческая правда.

С признания государством реальных фактов и своей частичной вины начинается осмысление того, какой есть страна после конфликта и куда должна развиваться. Более того, признавая, что мы не были «белыми и пушистыми» во время войны, мы практически можем свести к нулю последующую идеологическую войну против нас.

Можем ли мы уже сейчас делать что-то в этом направлении?

Я пытался протолкнуть идею создания Национального центра документирования при Министерстве по вопросам временно оккупированных территорий, это был 2017-2018 год. Но они отнеслись к этому крайне спокойно. Мы предложили свой софт, базу свидетельств пяти тысяч потерпевших, своих операторов, попросив взамен информацию для обработки о разрушенном имуществе и причиненном ущербе. Ответ был ожидаем, хотя и не приятен: «Мы вас услышали, готовы сотрудничать». И процесс взаимодействия «не пошел». С таким же предложением приходила Харьковская правозащитная группа, то есть, мы были явно не одни в своих стараниях помочь.

Также мы обращались в Министерство обороны, интересуясь географическими локациями воронок от обстрелов со стороны «ДНР/ЛНР», не пытаясь привязать их к локации конкретного расположения наших войск, то есть, всячески избегая соприкосновения с «военной тайной».  Нас выслушали и… слушают до сих пор без какого-либо ответа. Это называется политикой «широко закрытых дверей». Теперь на уровне Комитета по правам человека мы вновь говорим о готовности работать над созданием Национального центра.

Отчасти это можно объяснить тем, что большинство связывает переходное правосудие только с наказанием виновных. О других составляющих просто забывают.

Когда мы предлагали такие практические вещи, как документирование, механизмы привлечения к ответственности или возмещения ущерба, то вообще не говорили о переходном правосудии. Хотя, конечно, историческая правда, например, напрямую является его частью. А вот когда термин «переходное правосудие» сейчас вырвался из Офиса президента и Генерального прокурора, я уже слышал трактовки, мол, «переходное правосудие предполагает возможность Украине жестче взяться за сепаратистов».

Конечно, это анекдотическая трактовка. Но она показывает, насколько важна роль информационной кампании и роль государства в правильном озвучивании идей переходного правосудия. 

Гарантии неповторения конфликта. Что требуется для эффективной работы в данном направлении? Тоже создание новых органов?

Специальные органы не нужны. Обязательно нужен новый закон о люстрации, пакет реформ и сами реформы. Ведь, если говорить о секторе безопасности, то уже имевшие место реформы (или их попытки) требуют коррекции. У нас, например, полиция до сих пор не реформирована. В СБУ заявляют, что вот-вот начнут, но проекта реформы никто не видел. А вот какой будет люстрация на оккупированных территориях и в каких масштабах –  это отдельный вопрос для органов власти. 

В первоначальной разработке законопроекта, который сейчас дорабатывает рабочая группа, вы участвовали лично. Ваши действия, если вдруг текст обнародованного документа окажется не совсем таким, каким был изначально?

Если в законопроект будут внесены изменения и дополнения, которые не сильно искажают смысл переходного правосудия, в принципе, я должен быть удовлетворен. Но все зависит от степени искаженности самой идеи. Потому что, если туловище документа будет в прежнем виде, а в заключительных положениях написано: «Отвести войска на двенадцать километров и распустить Генеральную прокуратуру», –  я точно не смогу быть согласен.

Риск есть всегда и лично я этого очень боюсь. К счастью, мы, как правозащитники, знаем, как работать с такими рисками – после регистрации законопроекта включаемся в его обсуждение как гражданский сектор, при отсутствии понимания – пишем петиции, «бомбим» нотами комитеты, отправляем законопроект на экспертизу в Венецианскую комиссию. Все методы адвокации хороши, но хотелось бы избежать лишнего расхода времени и человеческого ресурса. Всегда хочется надеяться на разумное понимание парламентом довольно мирного, но фундаментального документа. 

Зачем мы занимаемся разработкой своей модели переходного правосудия, почему нельзя повторить апробированный опыт других стран?

Каждая страна применяет механизмы переходного правосудия, учитывая национальные особенности. Простыми словами: есть отвертка, но нужно еще подумать, как ее держать. 

К примеру, в хорватском варианте реинтеграции сербских анклавов под мягким контролем миротворческой миссии ООН была образована смешанная полиция из сербских и хорватских полицейских. Причем, тогда, в 1995 году, Хорватия уже закрепилась на своих границах, как мы мечтаем сейчас выйти на границы с Ростовской областью. Боюсь, в нашем случае ни полиция, ни тем более население Украины может не пойти на вариант «смешанной полиции» по примеру Хорватии.

Мировой опыт разоружения предполагает разные варианты. В Восточном Тиморе, например, комбатанты складывали оружие постепенно. В Хорватии НАТО, наоборот, предложило достаточно быстрое анонимное разоружение в обмен на деньги. То есть, при сдаче человеком миномета, автомата, гранат его личные данные не фиксируются, личность не устанавливается, но при этом выплачивают вознаграждение за сданное оружие. Такой подход, разумеется, выходит за рамки работы полиции как Хорватии 1996 года, так и современной Украины.

Примечательным стал одиозный случай, когда двое хорватов привезли около двухсот ручных гранатометов и за каждый получили по двести пятьдесят немецких марок, круглую сумму вознаграждения. Таким методом НАТО изъяли большую часть оружия и очистили от него Хорватию. Но когда я рассказываю об этой практике нашим полицейским, они смотрят на меня также, как когда-то хорваты смотрели на НАТОвцев – они не могут понять всей гибкости и креативности таких подходов.

Опыт амнистии тоже бывает разный. В Хорватии провели три амнистии под влиянием представителя ООН, который мягко заставил их переписать закон об амнистии и сократить списки подозреваемых в военных преступлениях. Давайте представим, как такой представитель ООН в кабинете президента Украины диктует нам, что делать. Вряд это то, что сейчас нужно Украине. 

"Украина будет обязана разработать свой дизайн переходного правосудия", - Олег Мартыненко / фото УНИАН

Что касается компенсаций для жертв, то в Грузии ВПЛ могут взять разовую выплату в десять тысяч долларов или поселиться в санаторий, ожидая очереди на жилье. В Колумбии денег на компенсацию нет, поэтому людям предлагают землю. Это тоже национальный гибкий подход к решению проблемы.

В Руанде за участие в геноциде к лишению свободы приговорили сто двадцать тысяч человек. Но чтобы это стало возможным, мировое сообщество выделило деньги для найма десяти тысяч судей. В Боснии сделали гибридные суды – один местный судья и двое иностранных. Можем ли мы себе такое позволить? У нас в бюджете не хватит средств на такое количество судей, тем более, иностранных. Плюс, согласно Конституции, у нас не может быть судьей иностранный гражданин. Именно поэтому, глядя на все положительные примеры, Украина будет обязана разработать свой неповторимый дизайн переходного правосудия, который поддержит большинство населения.

Много ли законов нам нужно принять, чтобы переходное правосудие заработало?

Во-первых, нужна масса поправок в уже действующие законы. Также нужно активно рассмотреть некоторые законопроекты, которые уже лежат в парламенте (про механизмы компенсации жертвам, про возможные варианты амнистии, прощения, а также наказания для коллаборантов). Разработать не менее десяти абсолютно новых законопроектов, которые будут работать ограниченное время в отношении определенных групп лиц. Они могут не вписываться в современный Уголовный процессуальный, Уголовный и Административный кодексы, а будут работать с ними параллельно – только для ситуации постконфликтного урегулирования и только для определенной категории лиц.

Например, вопрос амнистии. У нас уже есть этот механизм, но нужен закон, позволяющий идти в соответствии с ситуацией урегулирования конфликта на Донбассе. Даже если наметится временное расхождение с «классической» школой уголовного права. В данном случае механизм амнистии важно сделать таким, чтобы он привел частично к примирению (отнюдь не прощению) как фазе, когда происходит реальное прекращение огня с обеих сторон, а также к началу переговоров о реинтеграции Донбасса. С точки зрения юриспруденции мои слова – кощунство, но именно выход за рамки классической юриспруденции делает возможным гибкое приспособление законодательной системы под период переходного правосудия.

Кроме сказанного, нужен закон о создании фонда компенсаций, новый закон о люстрации, закон, регулирующий работу Комиссии правды после завершения конфликта.

Что будет, если мы сейчас застопоримся? Чем рискуем, не готовясь к переходному правосудию?

Дело в том, что переходное правосудие будет работать вне зависимости от того, присоединим мы назад оккупированные территории или нет. Даже в случае длительной заморозки конфликта переходное правосудие будет работать на нашу подконтрольную территорию. Ведь нам, в любом случае, придется решать все «неудобные» вопросы, связанные с конфликтом. У нас есть пострадавшие, военнослужащие с ПТСР и нереализованной социальной позицией, недостаточно урегулированные механизмы социальной помощи, информационной политики, уголовного преследования военных преступников, нереформированная судебная система и правоохранительные органы –  все это нужно делать, независимо от результата конфликта. 

Переходное правосудие – это лекарство для всего организма, а не для отдельного органа, вне зависимости от того, отрежут у пациента палец или тот заживет. Нам без переходного правосудия просто не обойтись.

Допустим, мы примем нужные законы. Какой риск того, что что-то пойдет не так… К примеру, у второй стороны не будет готовности участвовать в этом процессе?

Такой риск существует всегда. Но мы сейчас говорим, скорее, о предварительной стадии. То есть, о наработке проектов, которые в будущем можно выставить на стол переговоров. Если их не будет, не о чем будет разговаривать, и мы продолжим обмениваться темными картами. Но ведь никого в Европе не устраивает карта а-ля: «Сначала заключим перемирие, выйдем на границы с Ростовской областью, а уже потом, когда все будет хорошо, посмотрим». Поэтому переходное правосудие – это возможность создать ясные и понятные карты будущего Украины, которые можно обсуждать и самое главное – поддерживать их вместе с европейскими партнерами.

Да, то, о чем я говорил выше, в большинстве своем, можно начинать реализовывать лишь после воссоединения государства. Когда заключено мирное соглашение, и есть гаранты от международного сообщества и наблюдающие за дальнейшим вопросом урегулирования. Но уже сейчас нужно готовиться к этому, проводя, как минимум, подготовительную работу в виде национального диалога и общественного обсуждения в целевых группах. А это длительная работа. И если государственный «информационный рупор» Украины будет молчать, то наши поражения в информационной войне будут продолжаться.

Вы занимаетесь вопросами переходного правосудия с 2015 года. На ваш взгляд, нынешней власти это действительно нужно?

Объявить о переходе в период переходного правосудия – это объявить о широкой стратегической миротворческой концепции по отношению к населению, которая позволяет учитывать интересы жителей оккупированной и неоккупированной территории, участников боевых действий с обеих сторон. Миротворческий концепт в таком смысле мог бы быть выгоден и Порошенко, и Зеленскому, и любому президенту, который хотел бы заявить о себе надолго. При условии, что мир достигается не любой ценой, а с приоритетом интересов государства.

Но подчеркну, что переходное правосудие – это не рецепт решения конфликта. Конфликт может быть завершен как вооруженным способом, так и с помощью дипломатии. Переходное правосудие – что мы будем делать с миром и как мы будем в нем жить, помня о прошлом.

Ирина Шевченко

УНИАН в Google News