Нейрохирург Дмитрий Кубряк: Работники колонии в Еленовке шесть часов цинично наблюдали за мучениями военнопленных, агонизирующих после взрыва

Освобожденный в прошлом году из российского плена 34-летний врач-нейрохирург, футбольный арбитр Дмитрий Кубряк в интервью УНИАН рассказал, как в бункере меткомбината им. Ильича в Мариуполе спасал раненых военных и провел там операцию на открытом мозге, о печально известных событиях в колонии Еленовки, свидетелем которых он был, и о планах на будущее.

Дмитрий, как так получилось, что вы - футбольный арбитр и нейрохирург?

Я родом из Кропивницкого, но меня многое связывает с Одессой, где в 2005-м поступил в медицинский институт. Будучи студентом 4-го курса, увлекся нейрохирургией, в частности, познакомившись с известным медиком Анатолием Сергеевичем Соном (профессор Сон возглавляет кафедру нефрологии и нейрохирургии Одесского национального медуниверситета, – УНИАН). Восхищался его филигранной работой – приходил на его операции в одну из больниц...  После окончания вуза, интернатуру проходил в Одесской областной больнице и, частично, в Днепропетровской медицинской академии на базе больницы И. И. Мечникова. Сейчас мой стаж в нейрохирургии – десять лет.

Касательно арбитража, то судил матчи еще со 2-го курса вуза. Дело в том, что в детстве я занимался футболом, очень люблю этот вид спорта и хотел себя в нем сохранить. Однако медицина оставляет для него крайне мало времени. Поэтому выбрал промежуточный вариант – арбитраж. Вначале это было хобби, потом стало своего рода второй профессией.

Как вы стали военным хирургом?

В 2015-м уехал из Одессы, клиническую ординатуру прошел в Киевском институте нейрохирургии. Через два года поступил в аспирантуру, приступил к написанию диссертации, но так сложилось, что появилось желание попробовать себя в качестве военного нейрохирурга. Поэтому в 2020 году взял академотпуск и заключил 2-летний контракт с ВСУ.

Служил в Днепровском военном госпитале, ездил в зону проведения Операции объединенных сил, в частности, полгода провел в Бахмуте. Была ротация, вернулся в Днепр. После отпуска приступил к службе и началось полномасштабное вторжение. Сразу – громадный поток раненых со всех направлений: Донецкого, Харьковского, Запорожского…

Вы были в числе добровольцев, прибывших на подмогу медикам в осажденный Мариуполь. Как там оказались?

Мы постоянно были на связи с Мариупольским госпиталем (он структурно – в подчинении Днепра) и понимали, что с обеспечением, количеством персонала и медикаментами там катастрофа. В какой-то момент российская армия разбомбила медучреждение, и нашим коллегам пришлось перебраться в бункеры – на завод "Азовсталь" и меткомбинат им. Ильича… В конце марта руководство сообщило: нужны добровольцы для усиления госпитальных подразделений в Мариуполе. Это было предложение, а не приказ. Четверо медиков, в том числе я, изъявили желание.

Мы до конца не понимали, как попадем в осажденный город – все происходило в режиме строжайшей тайны. Доставили нас вертолетом, ранним утром 31 марта. Этот же транспорт забирал раненых. На выгрузку нас с вещами, оборудованием и погрузку раненых дали десять минут. Казалось, это нереально, но справились. 

Сколько раненых тогда забирали из Мариуполя?

Было два вертолета, в каждый можно было поместить порядка 12 раненых. То есть, вероятно, забрали 24 человека. Но на обратном пути один из вертолетов, к сожалению, сбили российские военные – все наши погибли… И наш полет стал последним в череде таких спецрейсов, которые осуществлялись с середины марта.

Знаю, что и раньше украинский транспорт сбивали – по дороге в Мариуполь или на обратном пути. Однако случившееся тогда стало последней каплей – россияне уже точно знали о таких спасательных рейдах, и риски стали гораздо выше пользы…

Помните свой первый день в Мариуполе?

Мы попали в другой мир – взрывы снарядов, черный дым… Какое-то время были в бункере порта, потом – в медпункте полка "Азов", ближе к вечеру нас должны были перебросить на "Азовсталь". Но по дороге часа три пролежали на берегу – все это время российская авиация бомбила завод, и мы не могли продвинуться дальше. Лежали просто под открытым небом, рядом с заводом. Тогда вся жизнь пролетела перед глазами – в любой момент бомба могла попасть прямо в нас… 

В общей сложности, дорога из Днепра на мариупольский завод заняла больше суток. На "Азовсталь" мы попали ночью 1 апреля. Поспали пару часов, и в 6 утра двое из нас должны были отправиться на комбинат им. Ильича. На его территории, как уже говорил, работала часть Мариупольского госпиталя и базировалась 36-я бригада морской пехоты.

Чтобы попасть на комбинат, нужно было проехать через весь город по дороге, которая фактически не контролировалась украинскими военными и массированно обстреливалась врагом. Ехать решили я и мой коллега – анестезиолог. Добирались минут сорок под рвущимися снарядами, минами, автоматными очередями...  Прибыли примерно в 9 утра и сразу приступили к работе.

Можете описать свой рабочий день?

Все зависело от потока тяжелораненых. Если интенсивность российских атак уменьшалась, удавалось час-два отдохнуть… В целом, мы работали без остановки – стерлись грани между днем, утром, вечером, ночью. Ведь к нашему приезду бункер уже был заполнен ранеными бойцами – в нем было около 250 человек. Все нуждались в перевязках, осмотрах, корректировке лечения… Напомню, вертолетные рейды прекратились – раненых уже не забирали, а их количество продолжало увеличиваться…

В какой-то момент мы принимали только самых "тяжелых" – с травматическими ампутациями, проникающими ранениями брюшной полости, грудной клетки. В сутки через нас проходило 35-40 таких бойцов. Из них 5-7 нуждались в оперативном вмешательстве – за день делали две-три ампутации и столько же полостных операций…

Для понимания:бункер, в котором развернули госпиталь, – бомбоубежище, которое изначально не предназначено для обустройства больницы. В нем нет стерильных условий, мест для лежачих больных. То есть, это подвальное помещение, в котором очень плотно лежали тяжелораненые люди. При этом я поражен тем, как мариупольские медики все организовали – подземный госпиталь работал, как часы. Эти люди исполняли свой долг на пределе человеческих возможностей. В условиях ограниченных ресурсов, нехватки специалистов и лекарств, они оказывали помощь на высочайшем уровне.  

Каких лекарств не хватало?

Обычных медикаментов, перевязочных материалов, каких-то таблеток, растворов, можно сказать, хватало – плюс-минус… А вот расход препаратов, которые нужны для наркоза, был очень большой – их запас был на исходе. Ведь они необходимы не только при операциях, а и для перевязок. В частности, раненым, у которых сквозные проникающие ранения, тем, кто перенес хирургическое вмешательство, ампутации. Любая такая перевязка – жуткие боли.

У вас были хирургические инструменты, необходимые для операций? Запасы крови?

Перебираясь под землю, сотрудники Мариупольского военного госпиталя забрали с собой все, что смогли. Конечно, каких-то специфических, нейрохирургических инструментов не было. Приходилось обходиться без них. Естественно, запас крови отсутствовал. Мы делали забор крови у ребят с идентичной группой и резусом и сразу переливали тем, кто в ней нуждался. Таких переливаний сделали несколько, но не все выжили после них…

В бункере вы провели уникальную операцию на открытом мозге, которая спасла жизнь морпеху Павлу Самбуру…  

Да, как оказалось. Но изначально мы не рассчитывали на успех. Как ни тяжело говорить об этом, но нам приходилось придерживаться принципа медицинской сортировки. Другими словами, безнадежными пациентами почти не занимались, чтобы помочь тем, кого реально можно спасти.

Поэтому изначально мы решили, что не будем заниматься этим мужчиной – сквозное ранение черепа не сулит ничего хорошего (боец 501-го батальона 36-й бригады морской пехоты Павел Самбур сразу после ранения впал в кому, – УНИАН). Но, когда мы немного освободились, сразу к нему вернулись. Вопреки прогнозам, человек все еще был жив. Анестезиолог настаивал: "Давай, попробуем что-то сделать...". Признаться, воспринял операцию, как авантюру, но мы попробовали... 

Была ли возможность провести в бункере обследование, сделать рентген?

Конечно, нет. Мы действовали вслепую. Понимали, что в голове человека – катастрофа, но ее масштаб оценить не могли. Операция длилась часа четыре. Периодически пропадало электричество, которое поступало в бункер с помощью генераторов. Еще у нас были налобные фонари... Мы подняли пациенту кость, рассекли твердую мозговую оболочку. Часть мозга оказалась разрушенной – пришлось ее просто убрать. Убрали треть правого полушария, потому что оно было нежизнеспособно, давление падало до "50 на 0"… 

Другими словами, риск был колоссальный – и во время операции, и после нее. Когда нас взяли в плен, российские военные медики сказали, мол, нескольких наших тяжелораненых могут забрать в донецкую больницу. Я указал на своего морпеха, объяснил, что он перенес в бункере очень серьезную нейрохирургическую операцию. Но они сразу не поверили. Уже потом, поняв, что это правда, даже как-то нас зауважали (усмехается)...

Когда бойца забрали в Донецк, я критично отнесся к его шансам на жизнь. Как оказалось, напрасно. Видно, Богу угодно, чтобы он выжил. Уже даже виделся с ним (оба – Самбур и Кубряк – освобождены из плена по обмену, – УНИАН). Мужчина хорошо восстановился. У него полностью сохранены двигательные функции рук и ног. Он не нуждается в постороннем уходе. Не пострадал интеллект. Пока, конечно, имеются какие-то координационные нарушения, чуть пострадали память и концентрация внимания, но это все мелочи. И я счастлив, что так получилось…

Расскажите, как вы попали в плен?

Как уже говорил, я был на территории комбината им. Ильича, где тогда находились подразделения 36-й бригады морской пехоты. До этого они защищали подступы к Мариуполю, однако россияне их оттуда оттеснили. Территория комбината просто огромна, это город в городе. Оборонять его было очень сложно, но морпехи сражались до последнего. Уже 10-12 апреля они предприняли две попытки прорыва из Мариуполя. Увы, это не увенчалось успехом. Во время этих прорывов погибло много наших ребят, ситуация была критической…

Скажу честно, возможность плена мы не рассматривали. Думали, что россияне просто войдут в бункер и всех нас перестреляют. Были мысли как-то выйти и пробираться к своим полями-лесами, но 12 апреля нам приказали вместе с ранеными подняться на поверхность…

Вас отправили в колонию в Еленовке?

Четыре дня находились в фильтрационном лагере в поселке Сартана, под Мариуполем, откуда 16 апреля нас забрали в Еленовку.

Если брать в целом, то с комбината им. Ильича в Еленовку было доставлено 1600-1700 украинских военнопленных. Меня поместили с другими медиками и ранеными в отдельный тюремный барак, нас там было порядка 200 человек. Сначала мы спали просто на бетонном полу, потом – на каких-то тюфяках. Кормили, как и остальных, то есть, никак... Заводили в помещение, сажали за стол, давали горячую кашу и три минуты на прием пищи. Естественно, что за это время съесть раскаленную еду невозможно. Поэтому все находились в полуголодном состоянии, и значительная часть пленных очень сильно потеряли в весе (Дмитрий похудел на 20 кг, – УНИАН).

Как обстояли дела с водой? Была ли возможность умыться, принять душ?

В какой-то степени повезло, что было тепло, в основном, летнее время года. Воду в колонию ежедневно доставляла пожарная машина. Эта вода использовалась как для питья, так и для личной гигиены. То есть, была возможность принять летний душ. Очень редко выдавали какие-то моющие средства и то в ограниченном количестве, которое распределялось между всеми ребятами. Потом на каждый барак выдали машинку для стрижки – появилась возможность побриться и подстричься. Потому что ребята уже очень плохо выглядели… Из-за проблем с гигиеной, был риск кишечных инфекций и педикулеза.

Был ли для пленных какой-то специальный распорядок дня?

Каждый день в 06:00 подъем под звуки гимна России. Потом общее построение, завтрак. Затем мы, медики, работали с нашими ранеными – перевязки, осмотры… Периодически проводились следственные действия...

С особым пристрастием допрашивали украинских танкистов, снайперов, разведчиков, артиллеристов – тех, кто, по мнению оккупантов, мог знать какую-то ценную информацию. Тех, на кого пытались повесить убийство мирного населения. К этим ребятам применяли пытки, чтобы принудить подписывать абсурдные обвинения. Меня привлекали к оказанию помощи этим военнопленным – я видел последствия пыток… В качестве меры физического воздействия подвергали жестоким избиениям. Пытали электрическим током. Как пример – одному военнослужащему в анальное отверстие засовывали горящую спичку. У парня были ожоги промежности, мошонки… 

Раненых, которых спасали, знали по именам? Кто вам запомнился, кроме морпеха Павла Самбура?

Не смог, к сожалению, запомнить все имена. Их было слишком много, а события менялись с такой калейдоскопической быстротой, что все смешалось. Но отдельные люди буквально стоят перед глазами. Были парни с проникающими ранениями брюшной полости, грудной клетки, которых мы прооперировали. Они выжили, я видел их в Еленовке...

Запомнился один из бойцов. Он перенес тяжелое ранение, пережил авиаудар, который пришелся по нашему бункеру. Мы вместе попали в плен, а когда нас "принимали" в Еленовке, охранники колонии его убили – забили до смерти…

Вы также стали очевидцем страшных событий в Еленовке 29 июля, когда произошел взрыв в одном из бараков и погибли много военнопленных…  

Да, и лично мне понятно, что это был за взрыв и кто его осуществил. События были настолько последовательны, что говорить о какой-то случайности не приходится. Так, дней за десять до трагедии начали ремонтировать барак, в котором никто не жил. Потом по каким-то спискам отобрали 200 военнопленных, в основном "азовцев", и отселили туда 28 июля, а 29-го ночью произошел взрыв. Я в такие совпадения не верю.

Расскажите, пожалуйста, что в ту ночь происходило в Еленовке? Как вели себя конвойные, администрация колонии?

Представьте, обстрелы не прекращались: мы слышали и "выходы", и "приходы". Если предположить, что имела место реальная опасность - вероятность попадания снаряда в колонию, то ее персонал должен был бы позаботиться о своей безопасности. Однако они спокойно передвигались по всей территории без бронежилетов, касок... Вдруг этот взрыв...

Наш корпус был в трехстах метрах, но мы отчетливо слышали громкие жуткие крики. Таких звуков мне слышать не приходилось – ни до того, ни после…  Душераздирающие крики агонизирующих людей разносились по всей колонии... Это не передать словами!

Взрыв произошел где-то в 23:30, и лишь через 30-40 минут нас, украинских медиков, привлекли для оказания помощи. Мы прибежали на место трагедии – увиденное шокировало. Пятьдесят человек погибли сразу – сгорели заживо. Остальные, как могли, выползли из барака наружу… Огромное количество раненых! Они корчились от боли и кричали: "Помогите!". А нам в этом хаосе, в темноте нужно было определиться: кому помочь в первую очередь, кому не помогать, кто может подождать…  

Вам выдали какие-то лекарства, подручные средства?

Было немного обезболивающего, турникетов, жгутов… Все, что могли сделать, это, по возможности, остановить наружное кровотечение – не дать людям истечь кровью. И хоть как-то обезболить, облегчить страдания.

Представьте, первый "КАМАЗ" с ранеными выехал из Еленовки лишь в пять утра. То есть, почти шесть часов люди просто лежали на земле… Люди, получившие глубокие обширные ожоги, осколочные ранения, травматические ампутации конечностей, повреждения внутренних органов…

Мы бегали между ними, отчаянно пытаясь спасти, а работники колонии просто стояли возле забора, игнорируя наши мольбы отправить пострадавших в больницу. Стояли с улыбками, отпуская циничные реплики… Эдакое пассивное созерцание чужих мучений…

Создалось впечатление, что администрация колонии выжидает: кто выживет, а кто – нет. И за это время умерли пять человек, восемьдесят забрали в Донецк, в больницу. Еще около тридцати получили легкие ранения – их оставили в Еленовке, примерно столько же почти не пострадали. Очень надеюсь никогда больше не видеть такого кошмара.

Дмитрий, возможно, вопрос покажется несколько неуместным, но удавалось ли вам в колонии как-то отвлечься?

Там была библиотека, в какое-то время появился доступ к ограниченному количеству книг. Мне попался Ремарк (немецкий писатель Эрих Мария Ремарк известен своими антивоенными романами, в Германии нацисты называли его предателем, – УНИАН). Перечитал "Три товарища", "На западном фронте без перемен", "Возвращение". Очень актуальные произведения. В них Ремарк описывает события Первой мировой войны. Прошло сто лет, но в мире вообще ничего не изменилось. Также война приносит ужас, разруху… 

Сколько времени вы находились в плену?

Пять с половиной месяцев. Из колонии нашу группу забрали 20 сентября, из Еленовки ехали порядка полутора суток. Могу сказать, что первым с освобождением меня поздравил руководитель Украинской ассоциации футбола, который принял большое участие в моем освобождении. 

Как считаете, спортивные навыки как-то помогли вам справиться с ситуацией, пройти через ужасные события, которые вам пришлось пережить?

Да, ведь физически я всегда был выносливым, а профессия медика оказала влияние психологически – хирурги в этом плане устойчивы. Конечно, все это помогло пережить Мариуполь, плен и более-менее восстановиться после этого ужаса.

Дмитрий, у вас есть планы на будущее?

Еще летом 2022 года должен был вернуться к научной работе, но война скорректировала планы. Сейчас нахожусь в распоряжении ВСУ. 6 января закончился мой отпуск. Планирую выйти на службу в Днепровский военный госпиталь. Дальше – жизнь покажет. Думаю, кандидатская никуда не убежит.

Лариса Козовая

Лариса Козовая

УНИАН в Google News