Штрафная рота: без права остаться живыми

Отец вспоминал, что перед боем их до отвала накормили горячей кашей, выдали маскхалаты и, наконец, оружие. Командиры, которые до того со штрафниками без крика и ругательства почти не разговаривали, притихли...

Нам опять предлагают знать одну и только одну правду о  Великой войне. Настойчиво  навязывают «единоверную, краснознаменную» трактовку всех ее событий, стратегических операций, битв и боев, укладывают в прокрустово ложе доли миллионов известных и безымянных (до сих пор!) участников войны, абсолютное большинство из которых уже, к сожалению,  - не с нами, и не может ничего сказать тем потомкам, для которых история спала, вот уж и вправду, политикой, обращением  в прошлое. 

Но сохранились документы, их стоит знать, хотя бы какую-то часть, чтобы не быть потребителем  жеваной-пережеваной  жвачки о «руководящей роли... единстве советского народа.  гениальности вождя и его полководцев».  Чтобы почувствовать, что это значило: входить героями в чужие столицы, и со страхом возвращаться в свою.

Мой отец – Олийник Николай Яковлевич, 1923 р.н., уроженец села Бышив Киевской области, из крестьян-середняков, пошел на фронт добровольно, написав соответствующее заявление со вполне обычными словами о желании бить фашистского врага.

Вот только писать это заявление ему пришлось прокурору лагеря Актюбинска НКВС в Казахстане. 

26 июня 1941 года Николай Олийник, студент первого курса  Киевского пединститута, был арестован по обвинению по ст. 54-12 Уголовного кодекса УССР (недонесение о преступлении).

С первых дней войны кремлевским стратегам стало понятным, что отступать  придется по всему фронту военных действий и значительная часть территории СССР окажется под оккупацией. В Москве лихорадочно выискивали не только средства остановить продвижение фашистских войск, но  прибегали к зачистке территорий Украины, Беларуси, Прибалтики от всех «антисоветских элементов», способных, по мнению энкавэдистов, к сотрудничеству с оккупантами. Учитывая террор, который устроила коммунистическая власть на новых территориях СССР после 1939 года,  таких элементов могло быть действительно угрожающе много.

Под превентивные аресты и высылку из прифронтовых территорий попадали, в частности,  и советские граждане немецкой национальности,  соответственно, и те, кто потом фигурировал в показаниях.

В  эту широко заброшенную сеть  попался  Петр Крамер,  однокурсник моего отца,  они вместе снимали  комнату на двоих в частной квартире. 

Николай Олийник  был вызван  на допрос в следственный отдел НКВД УССР в связи с тем, что арестованный Крамер рассказал, что читал контрреволюционные стихотворения своему товарищу-однокурснику.

Следователь, сержант госбезопасности Поляруш, который вел дело,  сначала предложил студенту «честно и откровенно» рассказать о контрреволюционной деятельности Крамера, но, получив отрицательный ответ, ставил уже вопрос ребром: слушал такие стихотворения? Почему не сообщил куда нужно об антисоветской агитации? Покрывал врага? Сочувствовал?

Отец стоял на своем: ничего не слышал, не знаю, однако следователь принял решение - арестовать. Ворота следственной тюрьмы НКВД в Киеве на Владимирской, 33 закрылись за еще одним узником, «недооформленным» врагом народа... По соответствующей статье УК ему «светило» до 10 лет, а, учитывая военное время, могли и просто применить высшую меру «социальной защиты». 

Очевидно, что спасли его  от неминуемой расправы лишь смятение и напряжение, которыми были обозначены те дни, когда враг надвигался на  Киев. Работы у энкавэдистов хватало, эвакуация и все, связанное с этим масштабным заданием, становилось все более реальным, поэтому до полного расследования многих возбужденных уголовных дел уже не доходили руки. Чекисты «разгружали» камеры, пачками отправляя людей  на расстрелы, но кое-кому удалось уцелеть.

В середине июля большую группу тех, кто находился под следствием, в которой был и отец,  отправили в арестантском вагоне в Харьков, впоследствии – пешком этапом, в соседнюю Белгородскую область в Россию, где узников грузили  в товарняки и распихивали по всему большому Союзу.

Страдания, какие выпали на долю тех невольников, в настоящее время просто трудно представить. Страна пылала  войной, все силы и ресурсы  были направлены на фронт, для победы, а тут какие-то зэки, враги народа, контра. Они оказались вне закона, для них не было сочувствия или пощады, у них не было будущего.

Скончался кто-то в дороге от холода или голода – составлялся соответствующий акт, а труп выбрасывали на ближайшем полустанке.

Единственное, на что годилась эта человеческая масса, – работа. В Актюбинске, в голой степи  сооружался завод ферросплавов, поэтому сюда в октябре 1941 года и прибыл эшелон с новой рабсилой. Пока живой -  долби кайлом мерзлую землю, таскай железяки, умрешь - не жалуйся.

Из современной интернет-справки: «Завод на базе Актюбинского месторождения построен в годы Великой Отечественной войны. Первую плавку феррохрома он дал 20 января 1943 г. В сооружении завода принимали участие трудящиеся города Актюбинска. Стройка была объявлена народной. Феррохром нового завода шел на изготовление металла для танков и пушек, для нужд фронта». 

После войны отец почти ничего  не рассказывал о своем участии в той «народной» стройке, лишь после появления  в 1991 году закона  «О реабилитации жертв политических репрессий на Украине» стал более откровенным. Те воспоминания зафиксировал писатель Олекса Мусиенко, и я приведу некоторые цитаты из его записей. 

«Вначале весны меня из такелажников, то есть вспомогательных рабочих, перевели непосредственно на монтаж, - вспоминал через много лет Николай Олийник. – Работали преимущественно на высоте, крепили фермы. Работа сложна и опасна. По несколько часов не спускаешься на землю, пока многотонная деталь, которая держится тросами, не сядет на болты. .. Вскоре произошло событие, которое чуть ли не стоило мне жизни. Мы крепили очередную ферму. Мой истощенный недоеданием и «ударным» трудом организм надломился, затуманилась голова и я, не страхуемый монтажным поясом, полетел вниз головой на стройплощадку».

С тяжелыми травмами юноша полтора месяца провалялся на больничной койке в лагерном госпитале, а затем комиссия признала его непригодным к производительному труду.

Вот тогда вспомнили о парне оперы Актюблага, надо же наконец довести следствие до конца и прогнать  доходягу-зэка подальше из глаз.

20 мая 1942 года оперуполномоченный  оперативно-чекистского отдела Актюбкомбината НКВД Спиридонов начинает новое следствие и, проведя еще один допрос на следующий день, решает: «рассмотрев следственный материал по делу (три страницы допроса -  авт.) и приняв во внимание, что Олейник Н.Я. достаточно изобличается в том, что проживал в г. Киеве в одной квартире с контрреволюционно-настроенным б.студентом учительского института Крамером п.А., укрывал контрреволюционную деятельность последнего,  постановил: привлечь Олейника Н.Я. в качестве обвиняемого по ст.58-12 УК РСФСР». 

Но 1942 год – не 41-й. Сталинские призывы остановить и разгромить врага, перенести войну на его территорию не дают надлежащего эффекта. Немцы уже на подступах к Волге, нашей  земли захватили столько, что  у фашистов даже уже физически не хватает людей для содержания  гарнизонов в оккупированных  городах и селах. 

В Кремле вспоминают о «стратегическом резерве» пушечного мяса, который можно бросить в водоворот войны, - это узники Гулага.  В июле 1942 года начинается формирование первых штрафных рот и батальонов в составе Красной армии. В них позволялось  включать, кроме собственно военнослужащих, также и гражданских лиц, осужденных за те или другие преступления.

Для зэков  появился выбор, хоть и небольшой: или медленно умирать в лагерях Гулага, или вырваться  на фронт, а там уже как судилось.

Николай Олийник пишет заявление прокурору Актюблага НКВД : «Горю желанием  вступить в ряды РККА и грудью стать на защиту нашей великой Родины». 

Фото из архива

Патриотический порыв студента оценивали придирчиво, и наконец следователь сделал вывод: « При дополнительном расследовании  установлено, что Олейник Н.Я. виновным себя не признал и заявил, что Крамер П.А. дал на него вымышленные показания». И дальше: «Поскольку состав преступления по делу не установлен, а также учитывая срок содержания под стражей  - 12 месяцев, постановил – Олийника Н.Я. из-под стражи освободить и направить в Актюбинский военкомат для направления в РККА». 

Фото из архива

Таким было большевистское правосудие: несколько недель перед тем «Олийник Н.Я. достаточно изобличается», а теперь, когда безотлагательно нужно было комплектовать новые военные части, - «состав преступления не установлен».

Из лагеря отец вышел 21 сентября 1942 года и сразу попал в Тоцкие военные лагеря, где уже  полным ходом формировались штрафные части. Тут  ему и другим  таким «добровольцам» разъяснили, кто они в действительности: вы – штрафники, освобожденные от наказания условно, свои преступления перед Советской властью должны смыть кровью. 

Кровью так и кровью. Людей, которые прошли ГУЛАГ, которые стали в армейские шеренги рядом с настоящими «урками», бандитами и убийцами, были вынуждены делить с ними солдатскую долю, уже ничем не запугать. 

Два месяца торопливой подготовки новоиспеченных бойцов, и в конце ноября штрафную роту загрузили в эшелон и направили на Северо-западный фронт. Как выяснилось потом - на ликвидацию так называемого Демянского плацдарма на территории Новгородской области, что образовался в начале  1942 года.

Из современной интернет-справки: «Весь район Демянского плацдарма был превращен в зону сплошных укреплений. Оборона выступа состояла из созданных на господствующих высотах сильных узлов сопротивления. Оная включала ряд эшелонированных рубежей, приспособленных к круговой обороне населенных пунктов с системой сплошных траншей и комбинированных заграждений всех типов. Труднопроходимая лесисто-болотистая местность усиливала защитные свойства обороны, так как затрудняла массированное применение танков. Это давало противнику дополнительные преимущества. На всех участках немцы непрерывно совершенствовали свою оборону. Участник боев, бывший начальник политотдела 118-й стрелковой дивизии генерал Г.Н. Шинкаренко вспоминал: «... передний край обороны противника плотно прикрывала густая сеть проволочных и минных заграждений... Здесь были рогатки, ежи, спираль Бруно, проволочные заграждения в два круга. В 30-50 метрах за ними располагалась линия дзотов (на глубину 50-300 метров) с деревянными двойными стенками, между которыми была насыпана земля. Между дзотами были сооружены открытые площадки и окопы с одетыми крутостями... забор из колючей проволоки  в три круга... С фронта забор прикрывал земляной вал толщиной 1,2-1,5 метра в основании. По валу снова тянулись рогатки из колючей проволоки и спираль Бруно».

После боя на Демянском плацдарме немцы осматривают убитых советских солдат. 1942 год

Отец вспоминал, что перед боем их до отвала накормили горячей кашей, выдали маскхалаты и, наконец,  оружие. Командиры, которые до того со штрафниками без крика и ругательства почти не разговаривали, притихли – перед лицом реальной смерти все равны, никто не хотел лишний раз раздражать человека с оружием.

Аж вот взводный скомандовал: «Не курить, оружием не бряцать. За мной!» и штрафники двинулись в рассветные сумерки, навстречу судьбе.

Штрафроту бросили на передовую лишь для разведки боем, лишь для отвлечения внимания противника  от другого участка фронта, где и планировалось  наступление основных сил. А эти несколько сотен недоученых рядовых, вчерашних зэков  были обречены  лечь здесь, в промерзлых болотах, в так называемых боях местного значения, штурмуя (даже без обязательной артподготовки) защитные порядки фашистов.

После той утренней атаки уцелели единицы и среди них - мой отец. Он получил  пулевое ранение в плечо, смерть лишь дохнула на него и пошла за другими жертвами.

А дальше у рядового Олийника складывалась уже обычная военная биография. После лечения воевал в составе 53-й  гвардейской стрелковой дивизии на Ленинградском, Прибалтийском фронтах, был стрелком, пулеметчиком, радистом. Получил еще одно ранение, в этот раз осколком. Вернулся домой демобилизованным аж в 1948-ом  году, с двумя орденами – Славы ІІІ-й степени и Красной Звезды, медалями. Восстановился в том же Киевском пединституте, работал потом на Волыни.

А  энкавэдистська папка с документами «по обвинению Олейника Н.Я.» также прибывшая по месту происхождения, в Киев, и в настоящее время хранится в архиве СБУ Украины, где мне довелось ее увидеть.

Как свидетельствуют штампы на ней, дело это не раз «перетрясывалось» в соответствии с какими-то внутренними инструкциями НКВД-КГБ, очевидно, что пристальный глаз спецслужб следил за отцом и после войны – а вдруг что-то недосмотрели тогда, что-то выплывет.

Уже в январе 1994 года отец получил справку из СБУ о том, что  «был арестован... перебывал под следствием... освобожденный из-под ареста в связи с отсутствием в его действиях состава преступления».

Его сейчас нет на этом свете,  умер в 1997 году, и он уже не может ничего прибавить к своей правде о той войне, к своим воспоминаниям.

  Отца можно считать счастливым избранником судьбы, ведь статистика свидетельствует, что из поколения мужчин 1923 г.р.  в СССР после войны остались в живых 3 процента. Он выжил в Голодомор, который не обошел его родной Бышив, не был расстрелян в Биковне летом 41-го, не попал  в Киевский котел  в сентябре того же года из полумиллионом советских воинов,  кости которых усеяли  обе стороны реки Трубиж. 

Таким был масштаб жертв. Об этом сейчас уже немногие знают, а, вспоминая, привычно  говорят: что же, это была самая большая и самая жестокая война в истории, они погибли во имя жизни.

Да, потери и жертвы были неминуемы. Но если  опять поднимаются лозунги о вождях и полководцах, которые, мол, выиграли войну, то нужно вспомнить, как эта  война началась, как СССР и Германия были партнерами и сообщниками до 1941 года, подписывали пакты о ненападении, о разделе Европы,  устраивая общие парады в Бресте 1939-го, как СССР эшелонами поставлял продовольствие  и стратегические материалы своему будущему противнику. 

Сталин с Гитлером соревновались в собственных стратегических планах, геополитических концепциях, а затем бросили для их осуществления на смертный бой миллионы  и миллионы  обычных граждан. 

После войны побежденные немцы отказались от тоталитарной идеологии и за каких-то 15 лет (по крайней мере в ФРГ) представили мировые экономическое чудо, подняли экономику с разрушения и репарации до невиданных высот.  В то же время в СССР  и дальше эксплуатировали  идею мирового мессианства, рабского подчинения человека интересам государства  с известными последствиями – победители получили жизненный уровень ниже, чем у побежденных. (Говорят, даже в 80-ые годы в Москве еще использовали  трофейные немецкие телефонные станции). 

Сейчас в Украине апологеты  этого ленинско-сталинского учения подняли голову. Странно, что наши неокоммунисты увидели сообщников в лице  олигархов-нуворишей, которые превратили страну в современный бантустан. Впрочем, что же странного: и для одних, и для других  обычный  человек является лишь  винтиком, рабочей силой, объектом политиканских манипуляций.

В советское время такого человека можно было грузить в эшелоны и везти или в ГУЛАГ, или на целину, кормить политинформациями о взлелеянном в мечтах коммунизме. В настоящее время – держать на самой низкой в Европе зарплате, лишать его собственной земли,  а еще при случае  безнаказанно переехать  машиной на переходе.

За это ли воевал мой отец, рядовой Большой войны?

Олег Олийник

УНИАН в Google News