Мирослава Гонгадзе: у детей так много от Георгия...

"Они обе - лидеры, хотят самостоятельности. Написали письма нашему конгрессмену и Президенту Бушу о том, что следует спасать полярных медведей..."  Интервью

Мирослава Гонгадзе, вдова погибшего журналиста, с двумя дочками - двойняшками получила политическое убежище в Соединенных Штатах в мае 2001 года.  На протяжении  семи лет Мирослава периодически приезжает в Украину для встреч со следователями, на слушания дела в суде и тщательным образом отслеживает любые шаги правоохранительных органов в расследовании.

В этот раз Мирослава приехала в Украину помянуть мужа. Она приняла участие в акции „День памяти Георгия Гонгадзе”  на Площади Независимости и дала пресс-конференцию в УНИАН.

Последним мы воспользовались, чтобы попросить об интервью.  Мирослава любезно согласилась.

Видео дня

Я помню ваши последние фотографии в Украине перед отъездом в Америку. Вы в аэропорту, в довольно большой тележке лежат чемоданы, и туда же забрались трехлетние Нана и Саломе. Обе - черноглазые и сосредоточенные. Вы точно знали, куда вы едете?

Я знала, что еду в Вашингтон, но как и где я буду жить дальше, я не знала. Я взяла с собой три чемодана и двоих детей и поехала. Это было очень тяжелое решение, я очень колебалась. Но я очутилась в эпицентре политического скандала,  эту судьбу я не выбирала. Пришел момент, когда я уже не могла контролировать процесс. И я поняла, что политические силы будут бороться между собой, а я могу стать политической жертвой этого процесса (что, я боюсь, произошло с Георгием). Если бы я была одна, то, возможно, я бы осталась. Но, думая о детях, я понимала, что не вправе рисковать собой или их жизнью, и потому я отважилась. Было тяжело. Если кто-то думает, что те, кто выехал в Штаты, сразу же хорошо заживут, то очень ошибается. Я не знала английского, у меня не было друзей в США, у меня были три номера телефонов – имена людей, с которыми можно было связаться и попросить о помощи. Меня встретила специальная структура, которая занимается обустройством беженцев. Я была с африканцами, малазийцами, малийцами. Это был не лагерь, а офис, который занимается беженцами. Я ходила туда, меня обеспечили по минимуму на три месяца помещением. Через три месяца сказали: все, до свидания.  Мне следовало срочно искать работу, дети были совсем маленькими - три с половиной года. Все это было сложно. Сейчас я могу сказать, что все более-менее стабилизировалось. И я благодарна всем, кто мне помог. Мне дали небольшой контракт, сначала - Международный республиканский институт, а затем Вашингтонский офис Радио Свобода давал задания. Так я начала работать. Были подработки. Но мне приходилось работать по ночам, я сидела редактировала тексты. Детям было тяжело. Сначала эта трагедия, потом процесс адаптации в чужой стране. Другая языковая среда, другая культура - они прошли достаточно сложную трансформацию. Мы создали новый мир за эти шесть лет, и девочки вписались в это общество. Они чувствуют себя сегодня комфортно. Хотя мы  разговариваем по-украински, празднуем украинские праздники, читаем украинские книжки.

 

Меня когда-то растрогал Ваш рассказ о том, как в последний день перед исчезновением Георгия вы ехали на тренинг и собирали детей. Георгий тогда, хоть очень хотел спать, таки встал и провел для них урок грузинского.

Да, но они не хотят сейчас много говорить об отце. Для них это очень болезненная тема. Общественное телевидение Америки сняло фильм о деле, обо мне. И этот фильм показывали на одном из главных каналов, и Наночка расплакалась. Они помнят светлые моменты, связанные с папой. Но это для них трагедия.  Потому я решила: пусть подрастут. Пусть узнают правду постепенно, настолько, насколько  готовы будут ее принять. Я хочу поберечь их. Я очень боюсь избыточного внимания. Они хорошие, они очень внимательные, добре. Маленькие они были похожи на нас обоих. А теперь со временем, у них появляется так много от Георгия: его улыбка, его жесты.

Как складывается ваш рабочий день?

Я встаю в семь, собираю детей в школу. В полвосьмого за ними приходит школьный автобус. Я собираю им завтрак, отправляю. А затем пью кофе, одеваю джинсы и бегу на “Голос Америки”. А там ежедневно – дедлайн. Кроме того, что я делаю свою ежедневную работу, меня часто приглашают на конференции, на лекции, приходится ездить. Много времени занимает дело, с Валей (Валентина Теличенко – представитель Мирославы по делу Георгия – авт.) мы разговариваем ежедневно, иногда – два, иногда – три раза в день. В пять у меня заканчивается рабочий  день, я еще пытаюсь подзаняться спортом, хоть дважды в неделю.

В пятницу мы обедаем вместе с детьми, а затем идем в книжный магазин, в большой зал. Там очень уютно, каждая из нас сама читает. Там можно заказать чай или кофе. Читаем вместе. В книжных магазинах много литературы для подростков. Сам Вашингтон очень хорошо расположен территориально. Три часа на запад - горы, три часа на восток – океан. В Вашингтоне много музеев, семинаров, лекций.  Кроме того, есть обычные виды досуга: кино, теннис, плавание. Дети четыре года занимались балетом. Но потом они сказали: мама, все. Мы не хотим заниматься балетом, мы будем играть в футбол. Весь прошлый год играли в футбол. Сейчас они задействованы в девчачьем скаутском движении, ездят в лагеря. Они оба лидеры, хотят самостоятельности. Написали письма нашему конгрессмену и Президенту Бушу о том, что следует спасать экологию страны и мира, а также спасать полярных медведей. Это были огромные письма с обоснованием. Что вы думаете? Через месяц нам пришли письма от конгрессмена, также от Президента и от Лоры Буш, благодарность за то, что девочки так беспокоятся. У девочек сейчас свои проблемы. По возрасту они уже  могут быть секретарем и президентом школы. И у них проблема, кто будет президентом, а кто - секретарем школы. А поскольку для этого следует победить на выборах, то они просят меня помочь. Потому что я уже однажды им помогла на школьных выборах, Наночка тогда стала представительницей класса в Совете школы.

Как развиваются Ваши  отношения с Николаем Мельниченко?

Я всегда считала, что Николай сделал важное дело. Он взял на себя большую ответственность. Он сказал: я записывал, у меня есть доказательства. Это был принципиальный шаг. Без этого предания огласке я не знаю, какой была бы судьба страны и моя судьба. Но сегодня я должна сказать, что Николай не оправдал тех надежд, которые я лично на него возлагала. Следует быть последовательным. Если  ты сказал, что имеешь доказательства, ты должен пойти и предъявить  эти доказательства. На сегодняшний момент, кроме его разговоров о том, что у него что-то есть, мы не видим ничего. В прокуратуре есть только копии записей, которые передал туда не Николай. Как мы можем говорить о заказчиках преступления, если записей разговоров нет?

У меня нет никаких сомнений, что разговоры, которые, как утверждает Николай, он записал, реальные. У меня нет сомнений, что Президент (Леонид Кучма - авт.) хотел, чтобы с Георгием что-то произошло. И он требовал от Кравченко этого не один раз, он повторял это несколько раз. Но очень тяжело без наличия этих доказательств составить полную картину преступления. Мы имеем преступника, имеем убийц, которые сидят на скамье подсудимых. У меня нет сомнений, что это люди, которые убивали. Для меня было принципиально  выяснить они ли это, или это подставные лица. Я сама задавала им вопрос. Это была такая мука... Но я  делаю это для всех, и для себя лично, я хочу для себя снять вопрос. Сто процентов из их рассказов, из детальных описаний поведения Георгия я поняла, что убивали они. Но у нас нет генерала Пукача, генерала Кравченко, многих других заместителей бывшего генерала, у нас есть подозрения, что приказ дал Кучма. Потому Николай является принципиальным свидетелем, и я надеюсь, что Николай пойдет на реальное сотрудничество со следствием.  То, что Николай сейчас делает, - это втирает очки. Эксперты FBI сидят и ждут, когда их позовут, они готовы в любой момент прийти и сделать экспертизы. Я столько раз бывала в  FBI, они говорят: мы – готовы. А Николай – готов? 

Мирослава, когда мои знакомые спрашивают, почему вы просите политиков не приходить на акции, посвященные памяти Георгия Гонгадзе, я отвечаю: потому что все они использовали имя и смерть Георгия. Все без исключения.

В какой-то степени, это правда. Потому что все политики в той или иной мере продолжают использовать его имя и очень мало делают до того, что убийцы были найдены.

И это происходит потому, что старая власть в 2004 году, мирно передавая полномочия, в обмен получила гарантии от новой власти, что это дело не будет расследоваться.

Я подозреваю и чувствую, но я могу выразить только свои подозрения, что действительно были даны какие-то гарантии безопасности. На каком уровне эти гарантии  безопасности давались, что обещали взамен - это вопрос. Доказательств, писем, соглашений у меня нет. Потому я не могу утверждать стопроцентно, что новая власть дала гарантии старой. Но логика событий, которые происходят сейчас, и которые  произошли после Оранжевой революции, подсказывает, что реальной политической  воли довести расследование до конца, нет. Я не знаю, в чем проблема. Не знаю, осознает ли Президент ответственность за свои слова, которые говорил перед революцией, после революции и мне лично о том, что в расследовании дела Георгия он готов идти до конца. Но есть ли у него достаточно силы и влияния, чтобы идти до конца? Я не знаю, это Президент не имеет достаточной воли, чтобы происходило следствие, или другие силы, те, которые контролируют Генпрокуратуру, просто подставляют Президента.

Вопрос расследования -  сложный, системный процесс, связанный со многими ветвями власти. И я не знаю, сознательный ли это выбор: ничего не делать по делу Георгия, или это вынужденная ситуация.

Имела ли право новая власть давать такие гарантии тем, кого считала виновным в убийстве Георгия?

Вы знаете, сколько раз я задавала себе этот вопрос... Вы знаете, как больно осознавать, что кто-то берет на себя право решать: казнить или миловать. Я считаю, что это вопрос закона, суда в правовом государстве. И если такое решение берет на себя какая-то отдельная личность, то от этого очень больно. И это болезненный вопрос, давались ли новой властью гарантии старой власти – этот вопрос меня открытый.

Вы общались со всеми Генпрокурорами? Когда следишь за их заявлениями, создается впечатление: взрослые люди из всех сил пытаются так сказать, чтобы ничего не сказать.

Нет, как бы так сделать, чтобы ничего не сделать. Это их задание. Я не знаю, как нам удалось добиться, чтобы Потебенько сделал экспертизу ДНК. Все они: и Потебенько, и Пискун, и Медведько - все противодействовали следствию. Результаты расследования существуют не благодаря им, а вопреки их стараниям.

Как Вы думаете, в Украине не будет отката от демократии?

Я считаю, что Украина двигается в правильную сторону. Я сравниваю Украину с шестнадцатилетним ребенком, есть ошибки и конфликты. Но существует плюрализм, через него общество эволюционным путем придет к тому, что можно считать зрелым демократическим обществом.  То, что мы имеем, это уже неуправляемая демократия, это несколько больше, это - немножко хаос. Но лет через двадцать общество придет к нормальному состоянию. Это взгляд из-за границы. Но если жить здесь ежедневно, то, наверно, хочется более быстрых реформ, продвижения. Хочется, чтобы дети имели перспективы в этой стране. Украина  - невероятно талантливая страна. Украинцы за рубежом - самые умные, самые работящие, самые красивые люди. И почему-то там они очень успешны. Проблема в общественной системе. После революции все ожидали, что все изменится быстро. Люди, которые прошли к власти, не доросли до этого общества. И пока эта элита не сойдет с сцены, будет хаос. Но этот хаос - лучше, чем то, что видим в России, Узбекистане и  Таджикистане.

Разговаривала Лана Самохвалова

Фото УНИАН и Мирославы Гонгадзе