Трансгендер Сольдаду Ковалисиди: Как женщина я не ходил в мечеть принципиально, меня возмущало, что нужно заходить с отдельного хода. Как только я начал «считываться» как мужчина, спокойно хожу в мечеть

Активист «Amnesty International», мусульманин, транс-мужчина с российским гражданством Сольдаду Ковалисиди в интервью УНИАН рассказал, когда он перестал ощущать себя девушкой, с чем трансгендерным людям приходится сталкиваться в России и Украине, а также как совмещается трансгендерность и религия – ислам.

Сольдаду Ковалисиди - трансгендерный мужчина из Сибири. Из-за деятельности в области защиты прав ЛГБТ, в России на него не раз нападали члены группировки «Оккупай.Педофиляй», обещая, в конце концов, убить. Параллельно, деятельность Сольдаду пришлась не по вкусу российскому ФСБ. Российские чекисты умудрились обвинить его в… сепаратизме. Не дожидаясь реализации угроз в свой адрес, в 2016 году Сольдаду уехал из России.

Теперь он живет в Украине, занимается боксом, изучает украинский язык, является активистом правозащитной организации «Amnesty International», проводит тренинги по защите прав человека. Осенью прошлого года Сольдаду уже создал семью (украинское законодательство не признает этот брак, ведь по документам и Сольдаду, и его супруга – женщины). А вот получить статус беженца пока не удалось – Государственная миграционная служба Украины отказывает ему в этом статусе. Но сдаваться Сольдаду не собирается и, заручившись поддержкой депутатов Европарламента и многочисленных международных правозащитных организаций, он подал на ГМС иск в суд.  Ближайшее судебное заседание запланировано на 19 марта.

В интервью УНИАН Сольдаду Ковалисиди рассказал о своих претензиях к ГМС Украины, с чем трансгендерным людям приходится сталкиваться в России и в Украине, и как получается совмещать трансгендерность и религию – ислам.

Отношение к трансгендерным людям в мире с каждым годом становится более толерантным. По вашему мнению, влияет ли на это гласность в медиа, к примеру, когда трансгендер появляется на обложке немецкого Men’s Health?

В мои первые месяцы в Украине, а я приехал в апреле 2016 года, я онлайн консультировал крымских трансгендерных подростков, где-то семнадцати-восемнадцати лет. Ведь люди неожиданно проснулись, условно говоря, «в России» - с российским законодательством, с достаточно тяжелым доступом к гормонам и с высоким уровнем трансфобии. При этом, российские правозащитники с ними не работали, потому что для них Крым – это Украина, а у украинских правозащитников туда доступа нет.

В сети знали, что я в Украине и знаю российский контекст (в России я также консультировал подростков), а значит, смогу что-то посоветовать. Так что они спрашивали у меня, к примеру, как купить гормоны, ведь к врачу сейчас в Крыму не пойдешь, и говорить об этом нельзя.

Знаете, существует ряд исследований, согласно которым среди подростков, а особенно трансгендерных, из-за непринятия родителей и общества сохраняется очень высокий уровень суицидов. Так вот, как-то один из подростков написал мне, что видел сюжет украинского телевидения о каком-то активисте-трансгендере и сюжет о «Марше равенства». И когда он увидел, какое количество разных людей в Украине участвовало в марше, поддерживает ЛГБТ, для него это стало стимулом выучиться и получить профессию, а не думать о самоубийстве.

Сейчас вы подростков из Крыма еще консультируете?

Сейчас нет. Этим занимаются другие профессионалы. Но в 2016-м это было массово. Я консультировал человек пять в день, и это длилось три-четыре месяца.

Вы говорите, что к вам обращались, в частности, семнадцатилетние, то есть несовершеннолетние. С какого возраста, по-вашему, можно здраво рассуждать о своем транспереходе?

Важно понимать, о чем я с ними общался. Я говорил, что лучше подождать до восемнадцати лет, найти возможность сходить к эндокринологу, ни в коем случае не покупать гормоны самому, ведь могут быть разные последствия. А вообще, если говорить о том, с какого возраста можно начинать транспереход, то в США есть примеры, когда родители принимали трансгендерность своих детей, и их транспереход начинался с малого возраста, в семь-десять лет.

Сольдаду Ковалисиди ведет тренинги по правам человека / фото УНИАН

Есть мнение, что внимание медиа к теме ЛГБТ и активная правозащитная деятельность создает волну «наследования». Люди начинают выдавать себя за тех, кем они не являются, стремясь таким образом преодолеть какие-то комплексы или проблемы. Развеете миф о том, что человек, который не ощущает себя, в частности, трансгендером, пойдет на это только потому, что «увидел кого-то по телевизору»?

Я тогда немножко начну с геополитики. К примеру, для Украины оккупация Крыма звучит масштабно. При этом, часть мира даже не знает, где находится Украина. А другая часть говорит: «Это всего лишь Крым, у нас тут война в Сирии, куда более масштабные события происходят».

Когда я слышу, что правам человека уделяется много внимания, для меня это звучит спорно. Для одних «повсюду права человека», а для других — вообще такого никогда не слышали. Да и разговоры про права и сами права — разные вещи. А по поводу веры в идею, что трансгендерность поможет справиться с какими-то проблемами – это говорит о том, что человек просто не понимает, что такое трансгендерность. Ни разу в своей жизни я не встречал, чтобы человек справился со своими проблемами при помощи трансгендерности.

Я веду тренинги по правам человека, и там большой акцент именно на ЛГБТ правах. В прошлом году, к примеру, сто человек натренировал по регионам Украины, и ни один из них не стал трансгендером.

По-вашему, нужен ли украинским школам курс сексуального воспитания?

Как-то вместе с еще одной активисткой из Amnesty мы проводили урок по теме «права человека» в Краматорске. Предложили детям на листочках написать анонимный вопрос по этой теме, пообещав на всех их вопросы ответить.

Две основные темы, которые интересовали детей – это ЛГБТ и домашнее насилие. Если не останавливаться на теме домашнего насилия, то по теме ЛГБТ спрашивали следующее: «А если я себя чувствую геем, лесбиянкой или трансгендером, нормально ли это?», «Что делать, если моя семья меня не принимает?», «Что делать, если мой друг – ЛГБТ?».

Мы не говорили с ними с позиции: «ЛГБТ – это классно, давайте мы все вместе станем ЛГБТ». Мы говорили о том, что ЛГБТ-люди существуют и к ним есть разное отношение. Но нам важен человек, поэтому нужно смотреть на это с позиции прав человека. И дети были в восторге. Им было очень важно это узнать.

Поэтому сексуальное воспитание мне видится как комплексная тема «права человека» в системе школьного образования. Когда есть понимание основы, что люди бывают разные, и мы уважаем права других людей, отпадает потребность отдельного урока по сексуальному воспитанию.

Поговорим о вашей истории. Когда вы поняли, что не ощущаете себя обычной девушкой?

Где-то с шести до двенадцати-четырнадцати лет я носил мужскую одежду и, чаще всего, говорил о себе в мужском роде. Все воспринимали это нормально. Но вот, когда начался период полового созревания, ко мне подошла мама (а с ней поговорили преподавательницы в школе) и сказала, что девочке так выглядеть не положено. Меня переодели, дали «Энциклопедию для девочек», - читай.

Мне всегда было не комфортно с этими платьями и так далее. Для меня это было театральное представление – ты постоянно переодеваешься, потому что всем от этого будет приятно.

Когда я закончил школу, то уехал из Казахстана в Россию, с головой ушел в учебу и спорт. А потом я учился в Германии, и вот там увидел, что люди, оказывается, бывают разные, и, главное, им всем комфортно. Вернувшись в Россию, решил, что нужно все менять. Тогда я впервые подумал о себе, а не о том, как меня воспринимают другие.

Когда Сольдаду жил в России, сначала говорил, что он бисексуальный человек / фото УНИАН

Это правда, что трансгендерам проще заявить, что они геи или лесбиянки, чем признаться именно в трансгендерности?

Зависит от контекста. Есть страны, в которых хорошо относятся к трансгендерам, но убивают геев. Например, в Иране государство финансирует из госбюджета большую часть операций для трансгендерных людей, в это же время существует закон, когда гомосексуальных людей забивают камнями.

Я, когда жил в России, сначала говорил, что я бисексуальный человек, просто потому, что не знал, как назвать свои ощущения. Я видел гомосексуальных людей, бисексуальных, об этом было много информации, а вот о траснгендерности почти ничего не было известно. Ну, или же говорили, что это какие-то больные люди, которые что-то совершают со своим телом. Потом, когда я изучил этот вопрос, почитал исследования, литературу, я начал открыто говорить, что я трансгендер.

Вам не было страшно от того, как окружающие воспримут вашу откровенность?

Когда решился открыто сказать, что я – бисексуальный человек, мне не было страшно, потому что я не знал, какие бывают последствия. Вскользь где-то слышал о существовании закона «О пропаганде гомосексуализма в России», но не придавал этому значения.

Мы с однокурсницами даже провели первую в Сибири международную модель ООН (это такая студенческая симуляционная игра, участвовало несколько стран, около сотни человек). Темой моего комитета была «Дискриминация по признаку СОГИ [сексуальной ориентации и гендерной идентичности]». И это в государственном университете (!). Просто декан не знал расшифровку. Потом, когда узнали, у меня сразу начались проблемы.

Когда моя мама узнала, что я бисексуальный человек, она вообще прекратила со мной контакты. Она сразу сказала, что это ни к чему хорошему не приведет. «Это наркомания и проституция. Ты катишься вниз», – это буквально цитата. На что я ей резонно ответил: «Давай посмотрим, скачусь или нет».

Сейчас вы общаетесь?

Один раз в полгода. Но здесь дело не в ЛГБТ принадлежности, а в том, что я в Украине. Она цитирует российское телевидение: «Там одни фашисты, возвращайся в Россию».

Что бы вы сказали родителям, которые не принимают своих трансгендерных детей, а обвиняют себя, говорят о «плохом воспитании», или о том, что «это просто у ребенка было слишком много свободы»?

Как-то у меня на тренинге была женщина, которая сказала: «Вы знаете, моя дочь пишет о себе в мужском роде. Я думала ее наказать, а теперь поняла, что нужно просто ее поддержать». Нужно откровенно разговаривать со своими детьми, слушать их, пытаться понять. Читайте качественную литературу, которая вам даст ответы. В конце концов в Украине есть инициатива «Терго» для родственников ЛГБТ-людей. Они собираются и проговаривают вслух все свои опасения.

Сколько времени прошло между тем, как вы стали говорить о себе в мужском роде, до приема гормонов?

Года два. Я очень хотел, но в России это было небезопасно. Начинаешь принимать гормоны, падает голос, меняется внешность, а документы женские. К тому же, впервые меня избили, просто увидев во мне лесбиянку-активистку, когда я начал носить мужскую одежду и коротко стричься. Плюс, несмотря на кучу квалификаций, меня на работу нигде не брали. Так прямо и говорили: «Лесбиянка, еще и активистка, в нашей школе преподавать иностранные языки не будет».

Когда я потом устроился на работу в ЛГБТ-организацию, то мог уже позволить себе гормоны, но не стал, потому что, опять-таки, небезопасно. Да и с врачами не проконсультируешься.

В каком смысле?

У меня было много ужасного опыта с российскими врачами. «Скорая помощь» отказывалась оказывать услуги, потому что у меня женские документы. Однажды я пошел к травматологу, у меня было сломано два пальца на ногах, ногти были полностью черными, а он говорит: «Мужчиной хочешь быть – терпи боль, как настоящий мужик». Вырвал мне ногти без обезболивающего. И это был частный врач!

В Украине вам приходилось сталкиваться с таким трансфобным отношением медработников?

Нет, ни разу. Ко мне и «скорая» уже здесь приезжала. Обслуживают качественно, доброжелательно, просто видно, что им немножко сложно...

Расскажите о гормональной терапии. Как быстро начали происходить изменения? Психологические изменения замечаете за собой какие-то?

Я думаю, это зависит от качества гормонов. Есть мужские гормоны, которые каждые две недели нужно колоть и, говорят, что от них действительно есть сбои в настроении. Эти гормоны быстро дают эффект, голос падает быстрее, тип строения тела становится мужским быстрее.

Я принимаю более медленные по эффекту гормоны.  Колю укол один раз в три месяца. Уже скоро будет полтора года. Голос упал в первый месяц и падал еще месяцев шесть. Если в общем говорить об изменениях, строение лица изменилось, волосяной покров начинает более-менее появляться.

Вы еще не бреетесь?

Так… Очень слабо. Нога увеличилась где-то на два размера. Мышечная масса быстрее нарабатывается, поменялось распределение жира, мышц.

Острого желания сделать операцию у Сольдаду нет / фото УНИАН

Вы хотели бы сделать операцию? Вы чувствуете дискомфорт в своем теле сейчас?

Спорный момент. Если честно, если бы мне можно было ходить в бассейн или на пляж не в утяжке и майке, как я делаю сейчас, и никто бы на меня не смотрел, мне, в принципе, операция не нужна (речь идет о мастэктомии транс-мужчин, когда хирургическим путем удаляются женские молочные железы, - УНИАН). Я ведь спортом занимаюсь и постоянно в утяжке хожу, и мне постоянно приходится выглядеть «загадочно» и удаляться вдаль, чтобы переодеваться (смеется).

То есть, прямо острого желания сделать операцию у меня нет. Но очень надоело.

Давайте поговорим о религии. Вы ходите в мечеть? На какую сторону?

Периодически хожу. Конечно, в мужскую, в женскую меня не пустят.

Когда вы перестали покрывать голову?

Как женщина я не ходил в мечеть принципиально. Дело в том, что я хотел ходить туда, где мужчины, меня просто возмущало, что нужно заходить с отдельного хода. Как только я начал «считываться» как мужчина, спокойно себе хожу в мечеть. Я ведь не захожу в мечеть с табличкой: «Меня зовут Сольдаду, я трансгендер, давайте поговорим об этом».

Что о вашем выборе говорят духовные лица?

Я общался с одним имамом о Коране, трансгендерности. Он абсолютно лояльно относится, хотя, конечно, на публике не будет этого говорить.

А в Коране об этом что-то говорится?

Сам термин «трансгендерность» как и «гомосексуальность» там не употребляется. Но основная позиция, что нужно принимать всех людей (что, по сути, не очень отличается от православия). Есть несколько примеров, когда в одном человеке, условно, есть два проявления... В целом, Ислам как религия не против трансгендерности и гомосексуальности.

Ваша цитата: «Степень принятия ЛГБТИК мусульман зависит от окружения и безусловно, от страны проживания». Как бы вы оценили степень принятия в Украине?

Это зависит от мечети. Мусульмане же приезжают в Украину из разных стран. Вот, к примеру, мусульмане из Чечни не принимают ЛГБТ-мусульман. Они очень консервативные и достаточно жесткие. А мусульмане из Центральной Азии, например, относятся нормально. К трансгендерным мужчинам, в целом, нормально относятся. Намного хуже относятся к трансгендерным женщинам. Я на самом деле не знаю ни одного примера, когда бы их допускали в мечети.

Как думаете, почему?

Это в целом тенденция по миру. Больше всего с насилием сталкиваются именно трансгендерные женщины. Возможно, это связано с непринятием женщин, мизогинией, патриархатом.

Не так давно у вас была свадьба, хоть юридически брак и не признается в нашей стране. Читала, что для вас также важен обряд мусульманской свадьбы. Есть ли какой-то вариант ее провести?

Если за пределы Украины выехать, то можно организовать. ЛГБТ-френдли мечети могут провести. Но в Украине пока это нереально, у нас таких мечетей нет. Хотя мне очень хочется.

Ранее вы сказали, что в Омске вас не брали на работу, потому что принимали за лесбиянку. Происходит ли подобное с трансгендерными людьми в Украине?

Знаю много примеров по регионам, когда трансгендерных людей не берут на работу, несмотря на то, что у них есть необходимая квалификация. Просто вот документы мужские или женские, а выглядит человек иначе. Слышал о парочке примеров по Киеву, но здесь сложно что-либо говорить, ведь я не знаю квалификации людей.

Активист утверждает, что в Украине трансгендерным людям снять жилье очень сложно / фото УНИАН

Я делал исследование, посвященное вопросу трудоустройства трансгендерных людей на постсоветском пространстве, в целом, по странам. Могу сказать, что тенденция сохраняется: особенно сложно устроиться на работу в период, когда начинаешь принимать гормоны, выглядишь между гендерами, а документы у тебя старые.

Насколько трансгендерным людям в Украине сложно снять жилье?

Если ты один - очень сложно. Если у тебя не совпадает внешность с документами - почти невозможно, в регионах точно. Ну, или приходится как-то себя срочно «делать женщиной», говорить, мол, «простыла», и так - каждый месяц, когда хозяева приходят за деньгами. Поэтому, чаще всего, оформляют договоры через подруг и друзей.

Вот мы – пара. Договор оформлен на супругу, киевлянку. А я никому не показываю свои документы. Я тот человек, у которого постоянно «паспорт в посольстве».

Читала, что в Омске вас не только пять раз избивали члены «Оккупай.Педофиляй», но и ФСБ вами интересовалось. Чем вы могли заинтересовать силовиков? Вели скрытую проукраинскую деятельность?

Проукраинской деятельности у меня не было, честно скажу. У нас даже новости про Украину не показывали, это ж Омск был, а не Москва. Слышал, что был Майдан, но особо ничего не знал.

Я был открытым трансгендерным активистом, работал в ЛГБТ-организации, это была ВИЧ-сервисная организация, которую на территории Российской Федерации признали иностранным агентом… Кстати, я всегда говорю, что это в России как «Оскар»: если ты реально защищаешь права человека – тебе дают этот статус.

Также я организовывал поэтические вечера про поэзию и Сибирь, про сибирских авторов. Вот поэтому меня вызывали в ФСБ. Два предложения спрашивали о моей работе и о ЛГБТ-организации, а остальные вопросы сводились к тому, что это за поэтические вечера, почему они сибирские, почему люди, которые приходят туда, говорят, что они не из России, а из Сибири…

Они, правда, так говорили. И я так говорю. Но это не было с той позиции, а давайте-ка мы всей Сибирью отделимся. Плюс, поскольку на улицах избивали не одного меня, я предложил правозащитным организациям организовать курсы самообороны для транс-людей в регионе. В общем, в ФСБ меня спрашивали еще и о том, что это за боевые отряды мы собираемся готовить.

…То есть вам и сепаратизм пытались инкриминировать?

Если убрать юмор, да. Меня постоянно подводили к тому, что я усиливаю сибирскую идентичность в регионе.

Вы как-то сказали, что собрали всю свою жизнь в сумку за 20 минут и навсегда уехали из дома, города, страны. С чем была связана такая спешка?

Подозреваю, что было минут пятнадцать, тут я завысил показатели. Я готовил неделю равенства против гомофобии (делал это ежегодно), и мне сказали, что в этот раз меня точно убьют. Так как до этого меня уже пять раз били, я поверил.

Вообще было уже невыносимо. Люди из правой группировки знали, где я живу. Постоянно были рядом с моим домом, я их знал всех в лицо. Несколько дней мне пытались выбить двери в дом. Выключали счетчики света в подъезде, чтобы я вечером вышел из квартиры. Я не выходил, несколько дней спал в одежде, чтобы, если все-таки сломают двери, хотя бы был одетым.

Сольдаду жить в России было вообще невыносимо / фото УНИАН

Тогда я посоветовался со специалистами по безопасности из правозащитных организаций, и они подготовили для меня программу эвакуации. Планировалось, что я на месяц уеду в Испанию (там проходил курс реабилитации для активистов и правозащитников с постсоветского пространства), приду в себя, психологически восстановлюсь. Плюс, за это время придумаем, как сделать пространство безопасным для всех, а не только для меня. То есть, на самом деле, я выезжал не навсегда, а только на месяц. 

На паспортном контроле в аэропорту меня остановили, отвели в какой-то другой кабинет. Люди, которые туда зашли, знали обо мне все. Мою биографию, конфиденциальную информацию с моей почты. Меня запугивали, говорили: «Мы тебя выпустим, только если подпишешь этот документ…»

Какой документ?

Они дали какой-то документ, я, не читая, просто подписал. Все. Настолько я был перепуган объемом информации, которую какие-то незнакомые мужчины знают обо мне. Я уехал. Потом в России принимали пакет законов о экстремизме и сепаратизме – мои поэтические вечера идеально в них вписывались, и до сих пор вписываются.

А когда срок пребывания в Испании закончился, правозащитники предложили мне приехать в Украину.

Приходилось ли вам уже в Украине сталкиваться с ситуациями, когда вас уже «считывали» как мужчину? К примеру, с гопниками на улицах?

На улицах ни разу. Но я ходил на тренировки по боксу, где со мной тренировались мальчики, которые называли себя «нацистами». Я мастер спорта по разным единоборствам, и для меня те, кто в спорте год-два – это несерьезно.

Однажды я выиграл спарринг у одного такого и говорю ему: «Вот видишь, простой трансгендер у тебя может выиграть». А я тогда еще был в разы худее и женственнее. Потом мы с ним начали более-менее общаться, и даже как-то он сказал, мол, если мы на улице встретим кого-то из ваших, то трогать не будем, хорошие люди.

То, что меня «считывают» как мужчину, это, в целом, уже обыденность. Меня иногда даже возмущает, как женщина заходит в купе и просит, чтобы я поднял все ее чемоданы, а их там три (смеется).

Насколько я знаю, у вас было три собеседования в украинской миграционной службе. Вам отказали в статусе беженца, и вы подали в суд. На что надеетесь, собираетесь брать измором?

Надеюсь, что люди, которые написали мне отказ, будут уволены из миграционной службы, потому что они абсолютно некомпетентны. Но если серьезно, то сейчас занимаемся комплексной работой, к примеру, организовываем акцию на 5 марта «17 гривен» (человек, который получает статус беженца, после всех унижений, которые он прошел, получает единоразовую поддержку со стороны государства – 17 гривен).

Назовете самые раздражающие или глупые вопросы, которые вам приходилось слышать от нашей миграционной службы?

Большая часть вопросов была странной, абсолютно не связанной с тем, почему я запрашиваю статус беженца. К примеру, спрашивали о том, как моя мама отнеслась к тому, что я трансгендер. Или вопросы о моей религии. Хотя меня не преследуют по признаку религиозности, и я сразу это обозначил. Только на третьем интервью у меня реально спрашивали: почему я запрашиваю статус беженца. Но, подождите, а эти восемь часов собеседований до этого были зачем?

Меня не столько вопросы смущали, я смотрел на это как на тренинг: хорошо, я вам сейчас расскажу про трансгендерность, про ислам, про права человека. Меня возмущало то, что целые информационные блоки, которые я им рассказывал по четыре часа, записывались одним пальцем по клавиатуре. И я сейчас не шучу. К примеру, на вопрос, почему я прошу статус беженца в Украине, я приводил четкие факты, причины, связи, а они записали: «Заявителю Украина близка душой».

Знаете, у меня многие спрашивали: «Сольдаду, может, ты хочешь переехать в третью страну, пусть ООН тебя перевезет, зачем мучаешься?». И я, в целом, был уже на грани. Но когда мы прочли текст решения миграционки, почему они отказывают мне в предоставлении статуса беженца, слушайте, это просто дикость и хамство! (Одним из фактов отказа в статусе сотрудники миграционной службы указали российский сайт Lukomore со ссылкой на материал, в котором организация «Оккупай.Педофиляй», нападкам которой, вплоть до угрозы жизни, подвергался Сольдаду, описывается как реалити-шоу, где бьют только педофилов, - УНИАН).

Активист уверяет, что чувствует в себе силы и имеет поддержку / фото УНИАН

Мы прикладывали к моим материалам отчеты разных правозащитных организаций, которые котируются по всему миру. Почему это игнорируется, а берется за основу источник Lukomore? Это же абсурд.

В общем, я прочитал отказ и решил, что могу пережить суд, где снова будут спрашивать, как меня били. Но меня возмущает, что люди, которые претендуют на статус беженца, у которых уже не осталось психологического ресурса, потому что они истощены преследованиями в своих странах, получают вот такие вот отписки. Более семисот человек в прошлом году попросили убежище и защиту в Украине, и только двадцать один человек его получил!

Меня возмущает как бесчеловечно относятся к соискателям убежища. Если страна не хочет принимать беженцев, зачем было подписывать Конвенцию о беженцах? А если подписали, то обеспечьте компетентную работу миграционной службы, чтобы сотрудники хотя бы умели работать с источниками и знали английский язык.

Если, предположим, суд не примет вашу сторону, что намерены делать?

Будет, как минимум, два суда. Сейчас в полномочиях суда сказать миграционной службе рассмотреть дело более внимательно, но вероятно, что они откажут снова. Если же этот суд, который будет 19 марта, мне отказывает, то я подаю апелляцию и попаду сразу же на второй суд. И тот суд уже будет решать, претендую я на статус беженца, или нет. Если и его проигрываешь – будет третий суд. И потом могут депортировать.

Но если три суда проигрываешь, и подаешь апелляцию в ЕСПЧ, тебя не могут депортировать, но ты попадаешь в центр для мигрантов. По сути, это элитная тюрьма, потому что тебе ее нельзя покидать. Там ты находишься, минимум, полтора года. После этого отпустят и дадут вид на жительство. В Украине таких центров, по-моему, два. За время, что я нахожусь в Украине, я провел немало тренингов по правам человека, в основном, по теме Крыма и Стамбульской конвенции. Плюс, в России я не нарушал закона, а занимался активисткой деятельностью, и то, что меня били – это тоже не моя вина. Почему я должен сидеть полтора года в каком-то центре, за что?

Я сделал все, чтобы миграционная служба Украины узнала о правах человека, о преследованиях в России, у меня есть поддержка от депутатов Европарламента, у меня есть куча писем поддержки со стороны правозащитных организаций России, Украины, США.

К нашим депутатам обращались?

Я взаимодействую с одной народной депутаткой. Но не уверен, могу ли я публично ее называть.

А вы можете просто взять и уехать?

Взять и уехать сейчас не могу, мои паспорта в миграционке. Но паспорт можно забрать, это технические моменты. Основная причина для меня, почему я здесь, не бюрократическая и не техническая, а какая-то ценностная.

Знаете, я не хотел уезжать из России. Я ведь учился в Европе, и все равно вернулся в Сибирь. Потому что я считаю: важно оставаться там, откуда все уезжают, ведь среди тех, кто остались, есть беззащитные. И сейчас я свой смысл вижу в Украине. Я ведь делаю много по Крыму не потому, что тема популярная, а потому, что могу быть полезен для Крыма, для крымскотатарской диаспоры. У меня есть ощущение, что я продолжаю делать то, что делал в Сибири, просто извне. Есть четкое ощущение этой связи.

Ваш родной язык – казахский. Также вы свободно говорите на русском, немецком и испанском, сейчас активно изучаете украинский. Когда начали его учить и какими методиками пользуетесь?

Как переехал, так и начал. Меня очень волнует, когда я не понимаю, что происходит вокруг, а я какой-то период жил в Карпатах, у друга, там же еще и диалект… Плюс, для меня принципиально важно учить язык страны, где бы я ни жил.

У меня есть несколько методик изучения языка: читаю книги, выписываю незнакомые слова, перевожу, употребляю в контексте. Также слушаю подкасты и повторяю, это навык синхронного перевода (я работал синхронным переводчиком).

Сейчас вы ходите на бокс, являетесь активистом «Amnesty international», у вас семья, домашние животные прекрасные. Вы можете представить, при каких обстоятельствах вы вернулись бы в Россию?

Я бы очень хотел вернуться. Но при каком раскладе… Должен измениться политический режим. Но мало изменить законы. Население долгие годы находилось под пропагандой, у них в головах сидит ненависть к ЛГБТ. Должна пройти ответная пропаганда любви к людям, и пока это кажется нереальным. Что-то невероятное должно произойти с Россией, чтобы туда можно было вернуться.

Часто ли вам приходиться слышать вопрос: «Зачем публично рассказал свою историю?»

Скорее спрашивают: «Почему в Украину? У тебя хорошее резюме, знаешь языки, зачем тебе приезжать в Украину?» Я постоянно сталкиваюсь с ситуацией, когда должен говорить, что для меня здесь безопасно.

Да, в Украине тоже есть разные тенденции, те же «национальные дружины» на Крещатике… Но все равно чувствуется ощутимая разница с Россией, здесь ты можешь не думать ежеминутно, как перейти улицу, чтобы тебя не заметили. Хотя очень сложно переубедить людей, которые хотят отсюда уехать.

И все-таки, зачем вам публичность?

Сначала я публично писал о себе, потому что у меня создалось ощущение, что тема беженцев тут, в Украине, невидима. Все знают о внутренне-перемещенных людях, и часто путают это с беженцами. Плюс, для меня это элемент безопасности. Я ведь занимаюсь активистской деятельностью, которая точно не нравится России, особенно, если говорить о кампаниях по Крыму или общении с правозащитниками из РФ. И когда я вслух говорю: «Я здесь, я существую», – это дает некую подушку безопасности. Если со мной что-то случится, хотя бы люди будут знать, что я тут был. Если бы мне не нужна была эта безопасность, я бы вряд ли ходил и рассказывал, кто я и откуда.

Но сейчас, наверное, это еще и активистский принцип. Я вижу большое количество людей, над которыми издевается государственная миграционная служба, и ей это сходит с рук. При том, что все остальное в стране, я смотрю, реформируется, а миграционная служба – как машина времени из СССР с элементами КГБ.

Я чувствую в себе силы, и у меня есть поддержка, чтобы поднять этот вопрос. Поэтому моя публичность – это еще и элемент дать голос соискателям убежища в Украине.

Ирина Шевченко

УНИАН в Google News