Ликвидатор ЧАЭС I категории полковник Николай Стожок: Увидев показатель в 48 рентген на дозиметре, я выбросил его в пруд-отстойник ЧАЭС. Это был мой приговор

Полковник Николай Стожок, руководивший самым опасным участком работ при ликвидации последствий аварии на ЧАЭС – непосредственно на 4-м энергоблоке, в 36-ю годовщину катастрофы поделился с УНИАН воспоминаниями, рассказал, как проходила деактивация объектов станции, поделился впечатлениями от работы с Валерием Легасовым и многими другими людьми, совершившими героический подвиг, спасая мир.

Полковник Стожок, служивший в 1986 году начальником штаба гражданской обороны Житомирской области, стал одним из первых ликвидаторов аварии на 4 энергоблоке Чернобыльской АЭС. Проработав руководителем ликвидации последствий катастрофы на самом опасном участке – непосредственно на энергоблоке – в течение 3 месяцев и "словив" несколько смертельно опасных для одного человека доз облучения, Николай Михайлович, тем не менее, смог выжить (хоть и с крайне подорванным здоровьем). Во времена СССР остался без каких-либо государственных наград за свой подвиг, против него даже возбудили уголовное дело – за то, что выдал формированиям гражданской обороны области дозиметры для отслеживания уровня радиации без согласования с высшим руководством (позже его вклад в спасение мира весьма скромно оценила и уже независимая Украина).

Николай Стожок раньше не давал интервью. Да и о Чернобыле вспоминает, как правило, неохотно – травма. Сериал "Чернобыль" ему, кстати, "не зашел", хоть полковник и попытался его посмотреть. Но он согласился пообщаться с УНИАН: поделился мыслями о последствиях недавней оккупации Зоны Отчуждения рашистами, нарывшими окопов в Рыжем лесу, рассказал о дружбе с Легасовым (они познакомились и сотрудничали задолго до 1986-го), совместной работе со Щербиной (и другими людьми, чьи имена стали известны после выхода американской теледрамы) и простых людях, совершавших героические поступки в сложное время.

Его некоторые оценки шокируют прямотой и жесткостью. Но этот человек провел на разрушенном и излучающем радиацию энергоблоке все лето 1986-го, утопив в озере, охлаждающем реактор, свой дозиметр (чтоб не отправили в больницу до того, как задачи выполнены) – и он имеет на это право.

Какими были ваши мысли, как человека, сделавшего большой вклад в ликвидацию последствий катастрофы на Чернобыльской АЭС, когда вы узнали, что рашисты захватили и контролируют станцию? Какими были опасения?

Я вначале не допускал, что они сознательно могут провести какие-то действия, которые приведут к ухудшению дел на станции. Любой нормальный человек, я думаю, этого сделать бы не мог. Но потом, учитывая и военную ситуацию в том районе, и поведение российских солдат, у меня появились опасения, что их необдуманные действия могут привести к самым страшным последствиям.

Я не знаю, какая сейчас радиационная обстановка на станции, но, учитывая, что там появлялись работники "Росатома" (а я думаю, они не зря туда приезжали), можно предположить, что действия россиян, в том числе, применение оружия, могли привести к повышению радиационного фона.

Стало известно, что солдаты рыли окопы в Рыжем лесу. Как вы думаете, могли ли они получить смертельную дозу радиации за время пребывания там?

Я знал, какой была ситуация с Рыжим лесом изначально. Когда его валили, уровень радиации в воздухе сильно поднялся. Деревья падали на хвойный подстил, поднималась туча радиоактивной пыли. Пришлось проводить дождевание и много других специальных мероприятий тогда, в 86-м.

Наверное, дозовую нагрузку по радиационному облучению эти солдаты получили выше допустимых норм. Но я не знаю о том, какая плотность загрязнения грунта в тех местах, где они окапывались, сейчас.

На тот момент было известно, что на Чернобыльской станции – «незначительный пожар», тревоги быть никакой не должно, и всем нужно продолжать работать в штатном режиме / фото ua.depositphotos.com

Теперь, пожалуй, расскажите нам – с чего лично для вас началась история ликвидации аварии на Чернобыльской атомной станции?

Предыстория такая: я только вернулся из командировки. Этой же ночью, примерно через 20 минут после аварии, мне позвонил оперативный дежурный пункта управления, начальник гражданской обороны области и доложил, что прервалась прямая связь с диспетчером Чернобыльской атомной станции.

А вы кем тогда работали?

Я был начальником штаба гражданской обороны Житомирской области.

Оперативный дежурный запросил дежурного по Ровенской атомной станции, есть ли у них связь с Чернобылем, и тот подтвердил, что связь пропала. Это было такое время… что Чернобыльскую атомную станцию просто сразу отключили от внешней связи [из-за инцидента, чтоб обеспечить секретность].

Где-то в 3 часа ночи мне позвонил начальник областного автоуправления и сказал, что получил распоряжение от министра транспорта Украины к 6 часам утра в Полесском районе Киевской области сосредоточить 100 автобусов для возможной эвакуации людей с Припяти. Затем, часа через два позвонил начальник областного управления милиции, который, в свою очередь, получил распоряжение от министра внутренних дел Украины обеспечить пропуск тяжелогрузного транспорта с Ровенской и Хмельницкой атомных станций.

На тот момент было известно, что на Чернобыльской станции – "незначительный пожар", тревоги быть никакой не должно, и всем нужно продолжать работать в штатном режиме.

С утра прибыл на работу, это было воскресенье, собрал всех начальников отделов, заместителя, помощников, поставил задачу из дома никому не отлучаться, быть готовыми быть вызванным по тревоге, и чтобы каждый оповестил свой личный состав. Еще раз позвонил в штаб республики – там сказали, что все на прежнем уровне, в Киеве паники никакой.

Где-то в три часа дня того же дня мы с женой пошли в кинотеатр "Октябрь" посмотреть кинофильм "Змеелов". И только я начал смотреть, как меня вызвали, объявив в кинозале: "Николай Михайлович, срочно явиться на работу". Я прибыл, доложил первому заместителю начальника штаба гражданской обороны УССР, что я на рабочем месте – и он передает мне постановление Совета министров республики с задачей подготовить восточные регионы Житомирской области к приему эваконаселения Припяти, Чернобыля и всех сел, которые входили в тридцатикиломеровую зону (и впоследствии были отселены).

Я позвонил председателю облисполкома, моему прямому руководителю в области, доложил о полученном распоряжении. Он в то время только недавно перенес удаление желчного пузыря, больной, и сказал: "Действуй, ты знаешь, что делать, информируй и докладывай мне". Все понятно.

Обзвонил я председателей облисполкомов области: Овручского, Народичского, Малинского, Радомышльского, Коростышевского, Попельнянского районов, в которых мы по плану военного времени должны были принимать эвакуированное население из Киева, и отдал распоряжение развернуть приемные эвакопункты, пункты питания, все эвакоорганы и быть готовыми к приему эваконаселения – оказать медицинскую помощь, накормить и разместить людей.

И это все происходило в самый первый день? Потому что эвакуация ведь началась значительно позже, выходит, местных жителей просто так оставили там!

Именно так, мы готовиться начали с самого начала, на местах мы сразу приступили к работе.

С утра началось усиленное движение легкового транспорта с Чернобыльского района, и люди, которые срочно покидали Киевскую область, рассказывали, что на станции большой пожар, туда начали прибывать пожарные части для тушения. Один мужчина, с которым я разговаривал, сказал, что, насколько он понимает, произошла утечка радиации, потому что огонь был необычного фиолетового цвета.

Никаких, кстати, сведений о радиационной обстановке на то время не было, но я понимал, что если на ЧАЭС сильный пожар, то может быть и радиоактивное загрязнение / фото из архива Николая Стожка

А что это был за человек?

Один из убегающих оттуда.

Я собрал личный состав (все это происходило параллельно) и поставил своему заместителю задачу организовать дежурство оперативными группами, взять ведущих специалистов из каждого отдела, определил рабочие места и оформил это все дело приказом. Приступили к сбору данных по радиологической обстановке. Никаких, кстати, сведений о радиационной обстановке на то время не было, но я понимал, что если на ЧАЭС сильный пожар, то может быть и радиоактивное загрязнение.

Проверили места, где временно могли остановиться эти легковые машины убегающих из Киевской области людей – уже на территории Житомирской области. Там, где они мыли свои машины, уровни радиации были повышены.

Я доложил председателю. С каждого района на маршрутах движения выставили посты с задачей проводить дозиметрический контроль транспорта, прибывающего на территорию области. Машины с повышенным уровнем радиации - останавливать. Меня спрашивают: "А что с ними дальше делать?". Ну, что делать, пусть чистят. Грязный транспорт я в область не пущу.

Выставили посты милиции вместе с дозиметрическими постами, потому что были инциденты в Овручском и Народичском районах, которые граничат с Полесским районом, потому основной поток людей припадал на них.

А какие инциденты были?

Останавливают машину, но люди убегают. Все они говорили, что в момент аварии чуть ли не сидели над реактором. Было полное непонимание.

Где-то в 16 часов все председатели райисполкомов мне доложили, что постановление Совета министров выполнено, пункты развернуты, приемные эвакокомиссии возглавляют штатные заместители. Как и положено по планам гражданской обороны. Мы были готовы принимать людей, ждали.

Но уже где-то в 18:30 поступило распоряжение… отменить все предпринятые действия, все вернуть в исходное положение, приема населения не будет.

Чудовищно…

…Так прошел первый день после аварии.

После этого, ночью районы продолжали работать, мерять радиационную обстановку, я всем начальникам штабов поставил задачу с утра 27-го числа развернуть сеть наблюдения и лабораторного контроля – это 284 стационарных поста. Дал команду развернуть их на всех объектах народного хозяйства, производить замеры и каждые 4 часа передавать по телефону показания. При изменении радиационной обстановки немедленно докладывать в штаб области.

Что происходило дальше?

С утра в понедельник, 27 апреля, была создана комиссия облисполкома по ликвидации последствий аварии. Возглавлял ее председатель облисполкома Ямчинский, его заместителем по общим вопросам был Готовчиц Георгий Александрович - первый министр Украины по чрезвычайным ситуациям. А заместителем по вопросам специальной защиты, ведения дозиметрического и радиологического контроля, контроля за продуктами питания, ликвидации последствий дезактивации, всех инженерных работ - стал я.

Мы приступили к работе. Мне начали докладывать. Я сам чувствовал, что наличного состава дозиметричного контроля, который есть на территории области, явно не хватает. Все приборы были, в основном, сосредоточены на предприятиях, которые по мобилизационному плану должны были продолжать работу в военное время, в колхозах, совхозах. В школах, больницах велся дозиметрический контроль и радиационная разведка силами формирований гражданской обороны, Укргидромета (пять радиостанций на территории Житомирской области), аэропорт вел (у них тоже была своя метеостанция), и в агропромышленном комплексе была так называемая станция химизации сельского хозяйства. Но этих приборов было недостаточно.

В области были склады мобилизационного резерва Совета министров, в которых находились все средства защиты, противогазы на все население области и мобилизационный резерв дозиметрических приборов. Я вышел на председателя облисполкома и сказал, что мы сделали расчет, и нужно, как минимум, тысячу приборов изъять из резерва и использовать для ведения радиационной обстановки.

Опять собрали суженное заседание. Был такой председатель областного управления комитета государственной безопасности Бойко, и он говорит: "Ты знаешь, должно быть принято решение Совета министров, никто не имеет права… Никто не имеет права разблокировать и взять это оборудование".

Когда члены заседания разошлись, я подхожу к председателю, а он, бедный, так держится за свой желчный пузырь, вижу, больно человеку, он крутится в кресле, не может места себе найти, и говорит: "Николай Михайлович, я не боец, я решение принимать не буду, и с таким предложением выходить на Совет министров не буду".

Понятно. Но что же делать…

Прихожу я в штаб, вызываю начальника отдела противорадиационной и противохимической защиты и говорю ему:

- Владимир Иванович, придется нам на себя брать.

- Да ты что?! Нам же головы поснимают. Мне в этом году на пенсию уже надо идти!

Но решение принимать было необходимо, и я принял все на себя. Издал приказ по штабу о разблокировании мобилизационного резерва Совета министров Украины и изъятии приборов для ведения дозиметрического контроля, расписал все обязанности, сам расписался.

Я на заседании все честно сказал: кто решил, что эта ситуация лучше, чем ситуация военного времени? Может мы еще до грядущей войны не доживем.

Вас потом за это не судили?

Мне за это прилетело, это было ожидаемо.

Уже в этот же день пошел транспорт с районов, начали выдавать приборы, дал команду оформлять накладные государственного имущества по всем законам. Доложил начальнику штаба, а он только 23 апреля приступил к выполнению своих обязанностей, и еще не совсем понимал, в какое кресло сел. И он сначала говорит: "Ну, и все правильно сделал!". А потом ему что-то там подсказали, и он спрашивает:

- А это что, имущество Совета министров?

Я отвечаю:

- Ну, выходит так.

- А ты знаешь, чем это может грозить?

Его уже начали информировать. Потом он говорит:

- Ну, что ж, мы приняли тут такое решение. Иван Петрович (его первый заместитель) советует сказать, что мы от тебя никакого доклада не получали, ты сам принял такое решение. А вообще молодец. [смеется]. Что будет, то будет.

Я говорю:

- Ну, вы ж имейте в виду, я скоро собирался уходить на пенсию, так что я до нее должен дотянуть.

А они мне:

- Смотри, чтобы ты до тюрьмы не дотянул [смеется].

И тут зашевелились. Позвонил мне областной прокурор и спрашивает: "Что ты там творишь?! Я получил указание прокурора республики провести расследование и законность того, что делается у тебя в штабе".

Пошли проверки, приехали прокуроры из других областей. В штабе работала группа из десяти человек, проверили по всем районам, объектам, нигде не нашли никаких хищений, все было сделано по закону. Начали разбираться, кто такой я, почему принял такое решение, и… возбудили против меня уголовное дело.

Уголовное дело? Когда это произошло?

Это было почти сразу, уже где-то 28 апреля.

В это время данные уже пошли, и мы обнаружили, что распространение радиации по территории области носит очаговый характер, что оно, в основном, сосредотачивается по руслам рек, молодым лиственным лесам, в районе болот и по направлениям воздушных потоков. Стало ясно, что радиация высоко не поднимается, а концентрируется в приземных слоях воздуха и распространяется только по направлению ветра.

В это время на Чернобыльской станции приступила к работе оперативная группа гражданской обороны, которая руководила всеми работами на объекте, в тридцатикилометровой зоне и в областях. В ней было примерно 52 тысячи военнослужащих и масса специальной техники.

И мы уже начали входить в рабочее русло.

Тогда мы еще не знали о влиянии малых доз радиации на организм человека. Мы еще не предполагали, что нам придется отселять несколько сел с Овручского и Народического районов. Для нас это было неожиданностью, хотя я знал и докладывал о том, что повышенные уровни радиации были зафиксированы в селах Долгий Лес, Омельники, Мотыли, Старое Шарно, Липские Романы, Дергачи и Журба.

Режим работы у нас был такой: работаем в своей области первоначально только по Народическому и Овручскому районам, вечером или ночуем там, или собираемся в штабе и ночуем там. Первое время мы спали по 2-3 часа максимум. Режим работы был очень жесткий и изнуряющий, обстановка все время накалялась.

Пошли первые жертвы после пожара. Поняли, что так просто большие куски радиоактивного графита и тепловыделяющих элементов не убрать. Утечка любой информации пресекалась, только официальная по телевиденью и радио. Меня все трясли за душу: "Выступи и расскажи по радио и в прессе", но начальники мне не разрешали.

А когда дали добро, я уже сказал: "Да пошли вы… Мне уже можно не выступать".

Как потом развивалась история с возбужденным против вас уголовным делом за изъятие приборов?

В начале мае прошло первое совещание в Чернобыле, которое проводил председатель Совета союза Рыжков и Егор Кузьмич Легачев – второй секретарь ЦК КПСС, второй человек после Горбачева. Сам Горбачев впервые заикнулся о Чернобыле через восемнадцать дней после аварии. И то, не уделяя этой теме должного внимания.

На этом совещании я доложил о радиационной обстановке на территории Житомирской области, о проведенном отселении людей и о том, что мы обнаружили новый западный радиоактивный шлейф, о котором еще никто не слышал. Я же приборами насытил все в области так, что видел все изменения. В среднем, по моим данным, было четыре сильных выброса. И 29 апреля был один из них, о котором все молчали, и он образовал этот шлейф, который прошел, в основном по Житомирской области, дальше пошел в Ровенскую область и на Беларусь.

На этом совещании был председатель совета министров Украины Ляшко, он меня узнал, и говорит: "А, это тот полковник, который "разворовал" мои склады?". Все заинтересовались.

Я ответил, что наличного состава дозиметрических приборов на момент аварии для работы в чрезвычайных условиях не хватало, я усилил сеть наблюдения и лабораторного контроля, изъял и выделил тысячу приборов и да, это моя вина – но только благодаря тому, что я взял и пустил эти приборы в работу, сейчас могу иметь полное представление о радиационной обстановке на территории области. Закончил доклад тем, что в отношении меня ведется расследование, я получил взыскание за превышение власти и своеволие.

А Рыжков говорит: "Где вы видите состав преступления? Формально, да, но по факту…" Так что, Николай Иванович меня спас. Дело закрыли, правда, не сразу. Только спустя полгода, в декабре 1986-го, это уголовное дело было прекращено.

Примерно 4-5 мая я получил предписание временно передать дела и должность в Житомире – и с этого момента я стал откомандированным в Чернобыль и получил там новое временное назначение / фото УНИАН, Анатолий Рассказов

Вы тогда, после совещания, уже остались работать в Чернобыле?

Приступил к обязанностям в первых числах мая.

В это время под реактором как раз откачивали тяжелую воду. Как вы знаете, из охладителей под реактором оказалась вода, она получила сильное радиационное облучение. И если бы, не дай Бог, четвертый реактор или его остатки с той массой доломитовой и свинцовой крошки обрушились вниз, это был бы водородный взрыв. Когда ее откачали, все вздохнули с облегчением.

Примерно 4-5 мая я получил предписание временно передать дела и должность в Житомире – и с этого момента я стал откомандированным в Чернобыль и получил там новое временное назначение.

Вы семье сказали, что такая ситуация – жене, дочке?

Они знали столько же, сколько и все. Они все это время были в Житомире. Дочка в то время училась в институте, и даже осенью вместе со студентами работала на грязных хмелеплантациях, убирали хмель. Это было очень неправильное решение, но студенты работали, и она работала, как и все.

Когда вы прибыли на станцию?

Ориентировочно, 5 мая. Вступил в должность. Официально я был начальником Оперативной группы особой зоны гражданской обороны – воинских частей, задачей которых была инженерная деактивация объектов атомной станции, а также сооружений и территорий вокруг четвертого реактора. Вы, наверное, видели в передачах, когда солдатики со свинцовыми листами у промежности, вокруг почек, печени выскакивают на крышу, сбрасывают по одному куску графита и бегут назад. Максимально там можно было пребывать 30-40 секунд. Это вот мои задачи были.

Сколько у вас было личного состава?

Около 12-14 тысяч. Состав ротировался.

Как долго вы там находились?

До 12 августа.

Работы выполнялись на объектах разрушенного четвертого реактора, на промышленной площадке. Это было время, когда ситуация была очень напряженной, еще не были выполнены основные работы по дезактивации помещений реактора.

Первоначальное правило было работать в опасной зоне до получения дозы облучения в 50 рентген. У всех командиров и старших групп были прямопоказывающие дозиметры, по которым ты мог сам убедиться, какую суммарную нагрузку по внешнему облучению получил, а у всех остальных – слепые дозиметры, они просто накапливали нагрузку, потом сдавались, и с них снимались показания.

Когда я увидел, что мой дозиметр уже показывает 48 рентген, мы с моим заместителем по радиационной безопасности стояли у пруда-отстойника, смотрели на рыб, ну, и я взял этот дозиметр и выкинул в пруд-отстойник, сказав заму: "Это я выбрасываю свой смертный приговор" [смеется]

Это было еще в самом начале, в двадцатых числах мая. После этого я работал там еще три месяца.

Без дозиметра?

С дозиметром, там давали еще. Больше уже не выбрасывал. Я подсчитал, что суммарная дозовая нагрузка по внешнему облучению у меня была минимум 84 рентгена – это лучевая болезнь второй степени. Первоначально в моих медицинских документах так и писали: острая лучевая болезнь второй степени.

Где вы там жили, когда работали?

Мы жили в одной из воинских частей в помещениях за тридцатикилометровой зоной. Работали очень много, от зари до зари. Часто приходилось ночевать в любом ближайшем помещении. Мы, в основном, в таких случаях останавливались в Чернобыльском райисполкоме. У меня в кабинете там была подушка и какое-то одеяло, часто приходилось спать на столе.

Там однажды приключился забавный случай: я заготовил у себя в кабинете, в тумбочке пару бутылок водки для личного состава по случаю Дня победы, плюс из-под реактора откачали тяжелую воду, все вздохнули с облегчением, сняли такую гору с плеч. Все подготовил и пошел на совещание, после которого планировал провести эту тайную вечерю. Когда совещание закончилось, захожу в кабинет, а там – вся закусь съедена, водки нет, и записка: "Командир, извини. Твою водку выпили. С праздником!". [смеется]

Вы заходили в админздание станции? Что там происходило?

А как же, все время. Там был штаб, работали офицеры, оперативная группа. У меня было только восемь заместителей! Один отвечал за радиационную безопасность, другой за технику, третий за медиков и так далее.

Знали ли вы Валерия Легасова (члена правительственной комиссии по расследованию причин и по ликвидации последствий аварии на ЧАЭС), работали с ним?

Да. Я с ним, кстати, еще задолго до Чернобыля познакомился. Это произошло в начале 60-х годов, когда я, учась в академии, проходил практику по курсу ядерной физики на Серпуховском ядерном центре. Потом мы с ним сошлись, хорошо общались.

Вся академическая братия, которая занималась ядерной физикой, как мне казалось, его не принимала в свое близкое окружение, потому что он был не чистым ядерщиком, а химиком, он изучал, какие процессы происходят во время ядерной реакции – то есть, прикладную часть ядерной физики.

Это был очень порядочный и грамотный человек, я его очень уважал. Он очень многое брал на себя. Я не скажу, что мы близко дружили, но доверяли друг другу. Я знал, что если он дал слово, то сдержит его, чего бы это ему не стоило, и я так же.

А какое слово, он, например, давал, которое тяжело было сдержать?

Он часто меня поддерживал. Был момент, когда нужно было изменить программу дезактивации тоннелей ЧАЭС с магистралями к реактору. Мне офицеры подсказали свой вариант – не тот, который был утвержден и подписан, и который мы обязательно должны были выполнять, а совершенно другой. И, как оказалось, Легасов поддержал меня, отстоял наш вариант, и это ускорило работы, и они были менее опасными для людей.

Много всего было. Каждый день – своя мелочевка, свой вызов.

Он тоже все время там находился?

Да, все время. Иногда улетал на совещания.

У меня работа была рутинной – очистить территорию, провести инженерную дезактивацию. Вот этим мы и занимались.

Я должен был работать в Чернобыльской зоне намного меньше, после получения критической дозы облучения меня должны были сразу заменить и назначить другого человека. Но председатель правительственной комиссии видел, что я как-то справляюсь с должностью, и не хотел отпускать. Ведь тогда столько голов летело, и моего коллегу – начальника штаба гражданской обороны Киевской области сняли с должности и уволили, потом пришел первый зам председателя Совета министров СССР – отбыл месяц, и каждый уходил. Я уже говорю: "Давайте и я уйду", а мне отвечают: "Если придет еще и на твое место новый начальник, то с чего они все работы начнут? С нуля".

Когда вы туда приехали, вы помните, какой там была атмосфера? Как себя вели военнослужащие, гражданские?

Разговоров как таковых не было. Все понимали, что это большая опасность. Но паники не было. Даже среди молодых солдат. Я не знаю ни об одном отказе. Работали все с полной самоотдачей от светла до светла. Были случаи, когда приходилось работать и ночью. Работали на износ.

Работы, которые велись в тридцатикилометровой зоне, меня не касались, я работал непосредственно на станции. Приходилось часто там и оставаться ночевать. Чтобы был какой-то особый режим – то нет. Я уже бывало думал, что, может, до конца года не доживу, потому что тоже был "книжным ядерщиком", понимал все риски и последствия.

А работали ли вы с Щербиной? Как он вам?

Каждый день поначалу приходилось. Но я с ним не нашел общего языка. Однако, он нахватался радиации здорово, и быстро ушел. Пришел затем всем руководить Воронин. Он был доступнее.

Щербина был немного высокомерным, он был заместителем председателя Совета министров СССР, заведовал министерством, которое приносило деньги – газ, нефть. А остальные… Юрий Дмитриевич Маслюков – председатель Госплана, был очень приятным человеком. Он говорил на совещании: "Где мои войска?". Я беру заместителя, и идем к нему, а там уже все накрыто [смеется].

А вы смотрели сериал "Чернобыль"? Там показано, что Щербина был с Легасовым до самого конца и едва ли не больше всех работал…

Это ерунда, Щербина был только в начале работ и очень мало. Он туда прибыл одним из первых, получил большую дозу радиации и уехал. При мне были там, на месте, три высоких представителя правительства – Щербина, Воронин и Маслюков. Трое. Потом кто-то пришел четвертый главным начальником, но я сказал: "Ребята, меня уже нет, я уже выдохся".

Как вы в итоге ушли оттуда?

Меня бы, наверное, еще держали. Но в это время вышел приказ министра обороны Дмитрия Язова о том, что личный состав, который до аварии на ЧАЭС подвергался отравлению физиологическими отравляющими веществами, необходимо немедленно освободить и откомандировать по месту постоянной службы. А я изначально попал в гражданскую оборону после отравления гептилом [ракетным топливом] в ракетных войсках стратегического назначения, в которых служил ранее…

Как это произошло?

Произошла авария с железнодорожным составом, который подвозил гептил, в Йошкар-Олинской дивизии. Я получил отравление при ликвидации ее последствий. Облако двинулось в сторону города, и нужно было срочно провести дезактивацию. Я там, помню, восемь изолирующих противогазов за ночь сменил. И после отравления гептилом я был не допущен по медицинским показателям к несению боевого дежурства и откомандирован в распоряжение начальника гражданской обороны страны.

В сериале я не нашел ответы на те вопросы, которые я там хотел бы увидеть. Я хорошо помню происходящее / фото Надежда Бурбела

А как вы туда попали? Вы ведь служили в Украине?

Я служил в Хмельницком и получил назначение в Йошкар-Олу.

Поразительная карьера. И вот, вы, получается, в августе 1986 года покидаете Чернобыль и возвращаетесь к семье в Житомир…

Да, меня отпустили. Доходило вплоть до обещаний, что мы тебя к Герою Советского Союза представим. Но разнарядка была на одного Героя, и его успел получить другой генерал [смеется]. Он больше всего и перед кинооператорами светился, и с журналистами общался, его работа была такая.

А вы в итоге никакой награды не получили?

Моей наградой стало то, что с меня сняли обвинения и закрыли уголовное дело.

Роскошно! А вы после этого возвращались в Чернобыльскую зону?

Эпизодически. Где-то полмесяца я провел там в 1987 году, и потом на 2-3 дня ездил периодически, до 1989 года. Последний раз я был в Чернобыле в 1989 году.

А когда Союз развалился, родина никак не поблагодарила вас за то, что вы там делали?

В 1996 году меня наградил президент Кучма, вручил "Почесну відзнаку президента".

Родина щедра к своим сыновьям…

Дальше они награждали сами себя, тех, кто находился ближе к орденам. [смеется] Вот так.

Почему вам не понравился сериал "Чернобыль"?

Я даже не досмотрел его. Мне показалось, что там все показывают однобоко, очень упрощенно.

Персонаж Легасова был раскрыт не полностью, показанный образ отличался от человека, который жил на самом деле, и которого я знал.

В сериале я не нашел ответы на те вопросы, которые я там хотел бы увидеть. Я хорошо помню происходящее со своего опыта, а сериал сильно отличался от этих воспоминаний.

Надежда Бурбела

Надежда Бурбела

УНИАН в Google News